Он остановился, всматриваясь в ее лицо, в игру света и тени. Он так часто его рисовал, знал каждую черточку. И все же… – Кто бы мог подумать, что к этому придет?

Он накрыл губами ее губы, и мысли отключились.

Долго, очень долго отгораживался он от этого желания, и как открытие оно вырвалось, развернулось в нем жаром. Снова желать, снова быть желанным – это было одновременно и чудесно, и восхитительно нормально.

Она потянулась к нему. Он не знал, сможет ли он когда-нибудь вообще объяснить, что это значит – когда к тебе вновь тянутся.

Что это значит, когда есть женщина, пробуждающая эту жажду и предлагающая ее утолить.

Он снял с нее свитер через голову, пустил ладони по тугим мускулам, по контрасту балетно-длинных рук и атласно-гладкой кожи.

Когда он снимал с нее облегающую майку, Эдриен выгнулась, помогая ему. Он скользнул руками по груди, легко-легко, а потом его голова легла туда, где колотилось ее сердце.

Она ощущала себя такой… ценимой. Его руки лежали на ее коже почти благоговейно, губы прикасались так, будто ее вкус был необходим, как дыхание. Интересно, думала она, как может быть, чтобы они так хорошо сочетались, так легко сложились вместе после долгих лет знакомства, когда их пути разошлись надолго и сейчас сошлись опять.

От прикосновения его губ по телу проходила дрожь, почти забытая дрожь, от которой таяло сердце. От его рук исходил жар, зажигавший в ее крови ответный огонь. Еще, больше, больше, она знала, что хочет больше.

Эдриен стянула с Райлана свитер, провела руками по груди, по закруглениям плеч, протянув одобрительное «мм». В полутьме их взгляды встретились, и он улыбнулся:

– Довольна своей работой?

– Твоей работой, – поправила она. – Я лишь дала инструкцию.

– Иногда я тебя ненавидел и проклинал твое имя. Изобретательно проклинал.

– Значит, мы оба хорошо сделали свою работу.

Эти глаза, подумала она, гладя пальцами его щеку. В эти глаза она всегда была наполовину влюблена.

– Райлан, – прошептала она и притянула его губы к своим.

Он ощутил, что что-то переменилось и подстегивает его действовать. В том, как трепетало ее тело, в том, как ее руки сжимали, гладили и касались его кожи. И все равно он пытался задержать, замедлить нарастающий темп. Волшебство не для того, чтобы глотать его залпом.

Пока они раздевали друг друга, он сдерживал движения долгим, самозабвенным поцелуем. Когда она прижалась к нему, предлагая, открываясь, требуя – он пустил в ход руки, чтобы дать ей, такой горячей, влажной и мягкой, то первое, захватывающее дух облегчение.

Когда ее тело – идеал женственности и силы – обмякло, он ощутил себя богом.

И тогда взял то, что ему причиталось, ощущая вкус ее кожи, дрожь и ритм пульса, касаясь руками каждого сантиметра, беря все до тех пор, пока от желания у него не начало перехватывать дыхание.

И тогда он скользнул в нее, медленно-медленно-медленно, как входит в замок последний ключ. Склонившись на миг, чтобы задержать нарастающее блаженство, но она взяла в ладони его лицо, посмотрела ему в глаза, и в этих глазах он растворился.

Растворился в ней.

И дал себе волю, и она неслась вместе с ним, обернувшись вокруг него. И когда наконец, наконец он перевалил через вершину, то зарылся лицом в волосы любимой, вдыхая полной грудью ее запах.

Эдриен долго лежала, ошеломленная, оглушенная, словно атлет, бежавший марафон под безжалостным солнцем пустыни, наконец рванул финишную ленту и оказался в залитом луной оазисе. Сейчас она тонула в теплом и тихом прудике, где ее тело плакало бы от благодарности, если бы у него еще остались на это силы.

Потом, глубоко вздохнув, Эдриен провела рукой по спине Райлана.

– Оказывается, мы помним.

– Я пытаюсь сообразить, что тебе сказать: «спасибо» или «вау». Пусть будет: вау, спасибо!

Он перевернулся на спину, они лежали, соприкоснувшись бедрами. Эдриен мысленно улыбнулась: она будто слышала, как ворочаются у него в голове шестеренки.

– Пара замечаний, – сказал он. – Хочу сказать, что я не из одноразовых мужчин.

Улыбка Эдриен стала шире.

– Правда?

– Да нет… – Он сам понял, что сказал, коротко засмеялся. – Я не в том смысле. Я в смысле – не на одну ночь. Мне захочется увидеться снова.

Она повернулась на бок, приподнявшись на локте, посмотрела на него.

– Мне это нравится, и «не в том смысле» тоже.

– Очень рад слышать. Наверное, нам стоит сходить куда-нибудь, типа как будто мы встречаемся.

– Этому процессу придают излишнее значение.

Обворожительные зеленые глаза прищурились.

– Кажется, ты меня охмуряешь.

Она опустила голову ради небрежного поцелуя.

– В общем, сбегать в кино, где-нибудь вместе поесть – все эти социальные понятия вполне себе ничего. Излишне много значения придают обязательности – куда-то непременно сходить в субботу вечером. Если два очень занятых человека хотят вечером куда-то пойти, это нормально. Если два очень занятых человека хотят остаться дома и предаться сексу, это тоже нормально.

– Тебе даже не надо нарочно охмурять. Это у тебя природный талант.

– Который я теперь вынуждена буду отточить до совершенства. Но ты сказал – «пара замечаний». Где второе?

– Второе мне пришло в голову, когда мы убедились, что воспоминания у нас отнюдь не стерлись. Я говорил, что кто бы мог подумать, что так все обернется, но потом мне пришло в голову, что, если быть честным, намеки все-таки были..

– Правда? – Она отбросила волосы с глаз и оперлась на его грудь. – Пожалуйста, поточнее и не пропуская подробностей.

– Подробностей не особо много, просто… вот то первое лето, когда ты жила в Трэвелерз-Крик и тесно подружилась с Майей. Тогда это просто было «обратить внимание», а не «приударить». Ты была подружка Майи, то есть не заслуживала моего внимания. Пока не сказала про мои рисунки. Ты знала Железного Человека и Человека-паука. И от этого сразу оказалась несколько более интересной. На минуту, а потом я должен был тебя опять в упор не видеть – потому что, как сказал Коллин, девчонки – они глупые.

– Тут я должна признаться, это на меня такое произвело впечатление, что после я попыталась рисовать. – Она нахмурилась, вспоминая. – А пыталась я нарисовать… а, да. Черную Вдову. Я хотела быть Черной Вдовой и поэтому пыталась ее рисовать. Меня очень раздосадовало, что не получилось.

Он намотал на палец прядь ее волос:

– Наташа или Елена?

– Наташа.

– Я мог бы тебя научить рисовать.

– Искренне сомневаюсь. – Она снова поцеловала его. – А когда ты заметил меня?

– Лето после моего первого года в колледже. Я запомнил, потому что подрабатывал в «Риццоз», и