– Ты что творишь, вождь?! – рявкнул Тим Фалькон. – Это ведь твой внук!

– Сеньор капитан, не суйтесь в наши дела! – окрысился аравак.

– А то что? – тихо, с угрозой спросил Тимко. – Уж не хочешь ли ты проверить, как я владею саблей? Успокойся и прими все как должное. Уже ничего не изменить. Лично я не собираюсь потакать детоубийцам. Пожалей свою бедную дочь. Мало того что Тариану обесчестил этот испанец, так ты еще хочешь принести ей страшное горе – убить ее ребенка. Она этого тебе никогда не простит!

Конуко опустил голову. Видно было, что в нем борются гордость, гнев и трезвый расчет. Какое-то время во дворе царила тишина; даже ребенок, словно сознавая важность момента, перестал плакать и затих на руках матери. Наконец после долгих раздумий вождь сказал:

– Твоя правда, белый! Пусть пока живет. Но его судьбу буду решать не я, а наши жрецы и совет старейшин!

– Я уверен, что на совете племени твое слово будет не последним, – жестко сказал Тим Фалькон. – А чтобы люди племени гуахиро с пониманием отнеслись к моей просьбе, – последние слова он произнес с нажимом, – я дам вам много железных ножей и мачете. Договорились?

– Да… – буркнул Конуко.

– Но и это еще не все. Ты не забыл о своем обещании?

Вождь бросил быстрый взгляд на дочь и ответил:

– У меня хорошая память.

– Надеюсь…

Вскоре двор хозяина асьенды опустел, если не считать телеги, вещи из которой перекочевали во вьюки, закрепленные на крупах двух мулов. Тимко настоял, чтобы Тариана забрала свое «приданое», а когда они присоединились к остальным пиратам, сообщил им, что это добро принадлежит бывшей пленнице испанцев. Ни корсары, ни буканьеры ничего не имели против. Опустел и город. Жители выходили на улицы и торопились к собору, чтобы поблагодарить Господа за избавление от кровожадных разбойников. На этот раз набег обошелся малой кровью, их почти не трогали, даже девиц – нападавшим нужно было спешить; пираты лишь изъяли ценности, но что такое деньги по сравнению с жизнью?

Солнце неумолимо клонилось к закату. На сельву опускался вечер. Оставшиеся в живых солдаты, стоя на городских стенах, в бессильной злобе наблюдали, как караван пиратов постепенно вползал в лесные заросли. Вскоре о разбойниках напоминала только густая желтая пыль, которая скрыла их от взоров испанцев, словно ширма.

Небольшой остров в Карибском море с высоты птичьего полета казался изумрудом в драгоценной золотой оправе из ярко-желтого песка. На берегу мелководной бухты лежал огромный скелет кита – как он туда попал, можно было только гадать, – а чуть поодаль, в тени пальмы, сидел оборванец, в котором вряд ли кто узнал бы капитана корсаров Мишеля де Граммона. Из оружия при нем была только шпага, а голову покрывала широкополая шляпа, сплетенная им собственноручно из какого-то ползучего растения, – защита от неистового солнца. Мишель сидел и размышлял о превратностях судьбы.

А как все поначалу хорошо складывалось… После набега на Сантьяго, по здравому размышлению, нужно было побыстрее возвращаться на корабли и уходить на Тортугу. Того, что взяли в захваченном испанском городе, хватило бы с лихвой всем участникам похода. Ан нет, ему стукнула в голову мысль – вот уж идиот! – напасть на порт и крохотный городок на побережье. Какого дьявола?! Что могло быть ценным в городишке на берегу небольшой гавани кроме смолы, дегтя и канатов? Ах, да, еще и сахара. Именно эти товары были главными предметами торговли в этом месте.

Нет, городок в общем-то премиленький. Он стоял на равнине возле небольшой речки, имел три церкви – ох уж эти испанцы, ни на одно кровавое дело, на которые они большие мастера, не пойдут, пока не отслужат мессу, – и госпиталь, окруженный прекрасным садом. Земля вокруг представляла собой твердую желтую глину, а сам город, что удивительно, испанцы построили на песке. Тем не менее при всей внешней приятности это было очень нездоровое место. Речка и болота с мангровыми зарослями давали много вредных испарений.

По воде от порта до города было примерно две лиги. Большую часть пути речка оставалась широкой, а потом пиратские каноэ оказались в узкой глубокой протоке, окаймленной с обеих сторон красными мангровыми зарослями, которые почти смыкались над головой. В миле от устья русло поворачивало на запад. Здесь испанцы соорудили прочный бруствер, где засела сотня солдат. Похоже, весть о падении Сантьяго уже дошла в эти места, и испанцы приняли меры, чтобы воспрепятствовать высадке пиратов на берег. Ниже, в двадцати ярдах от бруствера, речку перекрывали большие деревья, сваленные крест-накрест так, что десять человек могли сдерживать здесь пятьсот, а то и тысячу нападающих.

Но когда корсары и буканьеры приблизились к брустверу и прозвучали первые выстрелы, испанские солдаты ретировались. Перспектива сразиться с дьяволами Мейна не очень их прельщала. Пиратам пришлось добрый час рубить преграду из бревен, пока они смогли высадиться на берег и двинуться к городу. На пути они не встретили никакого сопротивления и, к огромной своей досаде, ничего стоящего в городке не нашли, кроме покинутых домов. Конечно, там остались вещи, брошенные бежавшими колонистами, но кому они нужны? Да и как увезти все это барахло на каноэ?

К счастью, буканьеры отыскали запрятанный в камышах плашкоут, куда погрузили около четырехсот кулей муки, немного смолы, дегтя и пять бухт канатов. Эти вещи на кораблях всегда нужны, поэтому их и отправили на борт. Кроме того, один из захваченных в Сантьяго идальго заплатил за себя выкуп – пригнал со своей асьенды сотню быков. Буканьеры тут же убили животных, а мясо засолили в бочках, которые нашлись в городе. И на этом вся прибыль от похода на этот никчемный городишко закончилась.

Кто-то из пиратов со зла поджег дома, и их долго сопровождало зарево от пылающего городка. Тем не менее Мишель де Граммон чувствовал себя отлично. И причиной тому был невольник, освобожденный пиратами. Оказалось, он бывший маронир, который скрыл свое прошлое от альгвасила Сантьяго. Его судно во время шторма село на рифы, и ему удалось доплыть до берега, где он представился нашедшим его стражникам пленником, бежавшим от французских корсаров. Маронира доставили в Сантьяго, приютили, накормили и даже выделили халупу, где он и влачил жалкое существование поденщика, обслуживающего знатных горожан.

Его даже не брали в качестве прислуги – у колонистов хватало цветных рабов и кабальных слуг, которые работали за похлебку. А белому, да еще соотечественнику, полагалось жалованье. Увы, среди испанских идальго трудно найти человека с широкой душой, да еще и транжиру. Все они были скопидомами и хотели накопить побольше денег, чтобы вернуться в родную Андалузию, Кордову или Сарагосу обеспеченными и даже богатыми подданными испанской короны, что предполагало неплохую карьеру в будущем.

Маронир вполз в душу Мишеля де Граммона как змей-искуситель. Вечером он зашел в каюту капитана и сказал:

– Простите, сьёр, мою вольность, но то, что я вам сейчас расскажу, послужит мне оправданием.