аллеи, где под сенью вековых деревьев вопреки невзгодам кипела оживленная ярмарочная суета. Вдоль аллеи в два ряда выстроились прилавки и киоски. Откуда-то доносились звуки скрипки. Над каждым киоском, создавая праздничное настроение, развевались яркие цветные ленты.

Наверное, в былые времена эти прилавки ломились от товаров. Сегодня предложения были скудными, но все же из корзин торжествующе торчали разноцветные овощи, горки яблок и груш рядками лежали на столах, а над ними на веревках свисали тушки освежеванных кроликов для жаркого. Эстель прошлась вдоль первого ряда, обходя спорящих и торгующихся покупателей. В середине ряда торговали медом в баночках и бутылочках самых удивительных форм и размеров, а еще дальше молодая женщина продавала душистое мыло и вязаные носки.

А в самом конце ряда оказалось собрание картин.

Эстель направилась туда и замерла перед небольшим деревянным киоском. Здесь народ не толпился, лишь проходящие мимо дети изредка заглядывались на какое-нибудь полотно. Подойдя ближе, Эстель принялась рассматривать работы.

В картины, так и переливавшиеся яркими красками, было вложено немало усилий, хотя им чуть-чуть недоставало глубины. Чего там только не было: морские пейзажи, заросшие травой дюны, молодая поросль под свинцово-серыми небесами, несколько пасторальных сюжетов с тонкорунными овечками на изумрудных лугах. И конечно, множество рыбачьих лодок и парусников, бороздящих морские просторы. На каждом холсте в углу красовалась затейливая подпись: «Уильям Сеймур».

Наверное, это работы Уильяма, того самого художника, обожавшего автомобили, искусство и сильно прожаренный бекон. Уильяма, что предпочел подаренной на одиннадцатилетие винтовке акварельные краски, учился стрелять ради сестры и стал пилотом, чтобы порадовать мать. Уильяма, так и не успевшего при жизни продать ни единой картины.

Глаза защипало. Откуда только слезы берутся? А может, все-таки зря она сюда приехала?

– Доброе утро! – прервал ее мысли бодрый голос.

Она сморгнула наворачивающиеся слезы и расправила плечи.

– Доброе утро!

За ней наблюдала дородная темноволосая с проседью румяная женщина с добрыми глазами, одетая в простое платье соломенного цвета с фартуком на поясе и обутая в удобные туфли.

– Вам помочь, милочка? – спросила женщина.

– Ах, если бы… – пробормотала Эстель.

– Картинами интересуетесь?

– Не совсем.

– Так вы к Уильяму? – озадаченно уставилась на нее женщина. – К сожалению, сейчас не очень удачный момент.

Эстель оперлась о стену киоска, чтобы не упасть.

– Он вернулся? Он здесь? – вырвалось у нее.

– Да, – не сводя с нее глаз, медленно ответила женщина.

В груди что-то болезненно сжалось, переполняя одновременно радостью и горем. Уильям Сеймур жив! Выжил, каким бы чудом это ни казалось. Все-таки его сестра оказалась права.

Женщина вытерла о фартук руки и вышла из-за киоска.

– Позвольте спросить, а вы кто?

– Подруга, – ответила Эстель. – Его сестры, – добавила она, вдруг поняв, что не знает настоящего имени Софи. – Мы с ней дружили.

– Ах, – тут же сморщилась женщина и промокнула заслезившиеся глаза. – Извините, думаешь, давно пора привыкнуть, ан нет, до сих пор душа болит.

– Понимаю.

– Я Имоджен, экономка в Милбруке. Уилла и Софи с пеленок знаю.

Эстель туго намотала ручку сумочки на пальцы, повторяя про себя, чтобы не забыть: «Софи Сеймур». Значит, ее на самом деле звали Софи.

– Милая, вы, часом, не француженка?

– Угадали.

– Поди, познакомились, когда наша Софи в Париже училась?

– Да, – едва слышно ответила Эстель. – В Париже.

– Мы так по ней скучаем, так скучаем. А Уилл пуще всех убивается, – Имоджен слегка повернулась и кивнула в сторону корявого дуба.

Под ним в инвалидной коляске, сутулясь и словно в отчаянии уронив голову, сидел человек, несмотря на погожий день, накрытый до пояса одеялом. Издалека было невозможно различить его черты, но волосы, ниспадавшие на лоб и закрывавшие лицо, были знакомого светлого оттенка.

– До сих пор сам не свой, – посетовала Имоджен. – А когда домой добрался, его бы мать родная не узнала, – добавила она со слезами в голосе. – В плену был… в лагере. Чего там натерпелся, одному богу известно. Без ноги остался.

– Вот горе-то, – прошептала Эстель.

– И не говорите. – Имоджен снова промокнула глаза уголком фартука. – Может, и к лучшему, что Софи погибла еще до того, как начался этот кошмар.

– Что? – опешила Эстель.

– Ой, милочка, так вы не знали? Придется вас огорчить. Софи работала в Варшаве, когда начались бомбежки. – Имоджен шмыгнула носом и легонько погладила Эстель по плечу. – Там и погибла. Хоть какое-то утешение, особенно для Уилла, что ей не пришлось натерпеться того, что выпало ему. Что не пришлось оплакивать родителей. – Она снова вытерла глаза и отпустила фартук. – Конечно, слабое утешение, да уж какое есть.

Эстель потеряла дар речи и окончательно запуталась. Ясно было лишь одно: британская разведчица под псевдонимом Селин хранила много тайн, и не только от нее.

– Простите, милая, день такой чудесный, а я тут слезы лью. – Экономка покачала головой, словно стряхивая печаль, как собака воду. – По правде говоря, я решила вывезти Уильяма на солнышко, пусть побудет на людях, полюбуется своими картинами, глядишь, и вспомнит лучшие времена. – Она покосилась на сгорбленную фигуру под деревом.

– Хотите с ним поговорить? С Уиллом?

Эстель отпрянула.

– Мы даже не знакомы.

– Но вы знали его Софи. Может, расскажете что о ней? Вспомните что-нибудь хорошее?

– Боюсь его расстроить.

– Думаю, хуже не будет, просто некуда.

Эстель до крови закусила губу. Имоджен ошибалась. У нее было что рассказать несчастному в инвалидной коляске. Только от этого ему стало бы гораздо хуже. Поделиться, что не сумела спасти его Софи, что любимую сестру и лучшую подругу, скорее всего, замучили до смерти те самые чудовища, у которых Уильям Сеймур годами томился в плену. Что Софи довелось повидать больше мерзости и зла, чем британскому летчику, сбитому в самом начале войны.

– Пожалуйста, – попросила Имоджен. – Поговорите с ним. Врач выписал лекарство, но от него, похоже, никакого проку, одна тошнота и туман в голове. От прежнего Уильяма почти ничего не осталось, а я и поделать ничего не могу, только вижу, как он с каждым днем угасает. Вы даже не представляете, как это тяжко.

– Как раз представляю, – прошептала Эстель.

Ей не понаслышке знаком был и этот страх, и приходящее с ним чувство собственной беспомощности.

– Так вы с ним поговорите? – В голосе экономки звучала такая надежда, что чуть ли не пронизывала насквозь.

– Конечно.

Отказать было невозможно.

– Дай вам бог здоровья, – снова шмыгнула носом Имоджен.

Эстель медленно отошла от киоска и направилась к мужчине в коляске.

Земля под ногами здесь была пестрой: солнечные лучи пробивались сквозь полог деревьев, разбрызгивая то там, то сям золотистые и серовато-голубые пятна на разросшуюся траву. Здесь никто, кроме цветущих примул да