— Где же публика? — спросил Тургенев. — Я не видел карет перед входом. И в какой зале состоится вечер?

— Публика уже в сборе! А к зале мы уже пришли. Извольте!

Он распахнул перед Тургеневым высокие двери. Круг собравшихся был действительно узок, уже некуда. На жестком вольтеровском кресле сидел суровый мужчина, закованный в броню собственной добродетели и осознания своего высокого предназначения, — великий законник, воспитатель и ближайший советник цесаревича, блюститель нравственности и православия, сенатор Константин Петрович Победоносцев. Обширное пространство кабинета мерил огромными шагами хозяин дома, великий князь Владимир Александрович, тридцатилетний здоровяк, являвший собой один из высших образцов романовской породы.

— Дражайший Иван Сергеевич! — зарокотал он, устремляясь всем телом навстречу гостю и при этом удивительным образом оставаясь на месте.

Под мелодичный перезвон хрустальной венецианской люстры, потревоженной трубным голосом великого князя, Тургенев с удивившей его самого поспешностью преодолел разделявшее их расстояние.

— Рад знакомству, раз приветствовать вас на родной земле, — сказал великий князь, протягивая ему руку, — великая княгиня просит ее извинить, внезапная мигрень, оно и к лучшему, ничто не будет отвлекать нас от беседы. С Константином Петровичем вы, насколько мне известно, знакомы, так что представлять не требуется. Прошу вас, располагайтесь свободно, — он указал Тургеневу на еще одно вольтеровское кресло, стоявшее в двух шагах напротив Победоносцева, сам же удивительным образом переместился в сторону и успел опуститься в свое кресло мгновением раньше гостя.

В кабинете повисло долгое молчание. Никто не приступал к Тургеневу с расспросами, никто не понукал его к рассказу, но он уже прекрасно понимал, чего от него ждут. Конечно, эта была не та аудитория, которой жаждала его истомленная тайной душа. Но при явном противлении Горчакова и недоступности государя императора, она была именно той, которой следовало донести сведения. Победоносцев был в определенном смысле alter ego наследника престола, великий князь представлял собой императорскую фамилию. Тайна же была не из тех, которые можно было долго хранить в глубине души, ожидая подходящего случая, она была даже не такой, которой можно поделиться «по секрету», ее хотелось отдать всю целиком, отдать и забыть, забыть навсегда и спать спокойно. Тургенев откашлялся и скосил глаза на Шувалова, развязно раскинувшегося на козетке, стоявшей возле дверей.

— Пашка, пошел вон! — крикнул великий князь, заметивший это движение, и обратился к Тургеневу: — Только бесполезно это, Иван Сергеевич, все равно будет подслушивать под дверьми, у него это наследственное.

Но Тургенев все же подождал, когда за Шуваловым закрылась дверь, и, тщательно подбирая слова, начал свой рассказ.

— Полтора месяца назад я имел доверительную беседу с Виктором Гюго, великим писателем и пэром Франции. Он приоткрыл мне завесу над одной тайной, вернее говоря, над несколькими связанными между собой тайнами. Первая из них заключается в существовании тайного сообщества, организованного по типу древнего ордена, аналогичного храмовникам, немногочисленного, сплоченного, располагающего значительными средствами и связями. Имя ему — Приорат Сиона.

Тургенев сделал небольшую паузу и, не дождавшись никакого отклика, продолжил:

— Вторая открытая мне тайна — основная задача ордена, заключающаяся в охранении и поддержке потомков первых французских королей, Меровингов, а также в сохранении всех документов, относящихся к истории этой династии. Третья — в содержании одного из древних документов, расшифрованного в начале этого года. Согласно ему одна из ветвей этого рода по прошествии веков после низвержения Меровингов утвердилась на русском великокняжеском престоле. Последним правителем из этого рода был царь Всея Руси Димитрий Иванович, за прошедшие с момента открытия месяцы орден нашел документы, неопровержимо свидетельствующие, что он не был самозванцем, ни первым, ни вторым, вернее он был и первым и вторым, но не самозванцем, — по мере рассказа Тургенев все более оживлялся, как бы приуготовляя себя к объявлению главной тайны, — также доказано, что сын Димитрия и Марины Мнишек, который, как считалось, был повешен в Москве, на самом деле остался жив, оставил после себя потомство, его потомки по прямой линии проживают в настоящее время в России.

— И последнее, — Тургенев опасливо посмотрел на Победоносцева, выдохнул и, чуть понизив голос, но четко произнес: — Меровинги — потомки Иисуса Христа, у Иисуса был ребенок от Марии Магдалины, чаша Грааля — Мария Магдалина, священная кровь Иисуса — его потомство.

Он замолчал и вновь метнул взгляд на Победоносцева, ожидая, как отнесется к этому богохульному заявлению будущий, как гласила молва, обер-прокурор Священного Синода и, следовательно, глава русской православной церкви. Победоносцев поднял руки, сложил свои большие ладони, несколько раз пружинисто двинул ими, упираясь мощными длинными пальцами, и медленно произнес:

— Вы пока не сообщили нам ничего нового, глубокоуважаемый Иван Сергеевич.

— Как — ничего нового?! — только и смог выдавить Тургенев.

— Да так! — воскликнул Владимир Александрович и добавил с обезоруживающей откровенностью: — Это даже я знаю! Давно! Кроме этого самого Приората Сиона. О нем — недавно.

Придя немного в себя, Тургенев понял все сказанное по-своему.

— Значит, все это неправда, — облегченно выдохнул он, — что ж, так даже лучше, много лучше!

— Почему же неправда? — спокойно сказал Победоносцев. — Вы ведь сами сказали: все подтверждено документами.

— Но этого не может быть! — загорячился вдруг Тургенев. — Ведь те русские государи были Рюриковичи, пусть даже Рюрик… Ладно, оставим это! Я хочу лишь сказать, что Рюриковичей в России — пруд пруди, зачем же они ищут одного конкретного человека, единственного носителя священной крови?

— Да не было никакого Рюрика! — пренебрежительно отмахнулся Владимир Александрович. — Его немцы выдумали, которых моя августейшая прапрабабка в Россию пригласила. Тогда нам, Романовым, эта идея пришлась по вкусу, она подчеркивала единство России с Европой. С годами об этом можно было благополучно забыть, да вмешались вы, западники, подхватили, раздули. Может быть, и Меровингов не было, их могли французы для каких-то своих нужд придумать, да уж теперь запамятовали для каких. Допускаю, что и Августа-кесаря, к которому возводили свою родословную стародавние русские цари, тоже не было.

— Император Гай Цезарь Октавиан Август был, — с некоторой обидой сказал Тургенев, — а над притязаниями Ивана Грозного вся Европа смеялась.

— Это вам в Париже рассказали? — с издевкой спросил Владимир Александрович. — Или в Вене? Тогда должны были рассказать и о том, что Габсбурги производили себя от того же корня. Над ними тоже смеялись?

— Но ведь есть же документы, изыскания историков, все доподлинно известно, даже то, что произошло две тысячи лет назад, — не унимался Тургенев.

— Оставьте! — вновь отмахнулся великий князь. — Мы тут в том, что пятьдесят лет назад произошло, можно сказать, на ваших глазах, и то разобраться не можем!