— Возможно… — еще более осторожно ответил Победоносцев. — Кстати, месяц назад по пути в Оптину пустынь князя посетили Достоевский и другой писатель, из молодых, Владимир Соловьев, сынок Сергея Михайловича. Можете расспросить Федора Михайловича о его впечатлениях от князя.

— Достоевский мне ничего не скажет, — недовольно сказал Тургенев.

— Вот и мне почему-то не захотел рассказать, — протянул Победоносцев и, помолчав немного, продолжил: — У нас к вам, дорогой Иван Сергеевич, есть одна просьба. Поговорите с князем, составьте о нем представление, мы всецело полагаемся на вашу проницательность. И при случае, а случай этот вы с присущими вам опытностью и тактичностью непременно изыщете, передайте, пожалуйста, князю настоятельный совет не посещать Петербург.

— Как же я встречусь с князем?! — воскликнул Тургенев.

— Нет ничего проще! Князь Шибанский приятельствует с графом Львом Толстым, вы, Иван Сергеевич, наверно, уже заметили благотворные последствия этого общения. По имеющимся сведениям, в ближайшие дни князь намеревается посетить графа Толстого, и если вы, чисто случайно, окажетесь в это время в Ясной Поляне, то князь, несомненно, не уклонится от возможности встречи со столь знаменитым и уважаемым во всем мире писателем.

— Но мы с Толстым… — промямлил Тургенев.

— Знаю, знаю, заклятые друзья! — коротко рассмеялся Победоносцев. — Не лукавьте, Иван Сергеевич! Вы ведь уже примирились, пока, правда, на уровне писем, так почему бы вам в знак окончательного примирения не посетить коллегу по дороге в Спасское. Вы ведь собираетесь в свое имение, не так ли?

Тургенев не питал иллюзий по поводу тайны переписки, но каждый раз изумлялся как впервые и громко возмущался в душе, представляя, как чьи-то чужие руки разворачивают его письма и чьи-то чужие глаза вчитываются в его интимные строки. Он подумал, что вот сейчас представляется прекрасный случай высказать наболевшее, но еще немного подумав, он подавил этот порыв, как неуместный и бессмысленный.

— Все так, — сказал он покорно.

— Вот и прекрасно! Извольте получить билет первого класса до Москвы, а также полагающиеся вам, как чиновнику особых поручений — временному, временному! — замахал руками Победоносцев, заметил недовольную мину Тургенева, — прогонные, квартирные, кормовые, подъемные, называйте, как хотите, — тут он протянул писателю билет и довольно пухлый конверт, — да, кстати, есть еще одна маленькая просьба. Не беспокойтесь, исполнение ее не доставит вам ни малейших хлопот, более того, может быть вам весьма интересно.

— Знакомы ли вы с Иваном Егоровичем Забелиным? — спросил Победоносцев. — Нет? Большое упущение! Очень содержательный человек, историк, долгие годы занимался изучением и систематизацией сокровищ Московского Кремля, теперь занят организацией Исторического музея в Москве. По молодости был, как и все, западником, но в последние годы твердо встал на родную почву. Так что очень рекомендую познакомиться, поговорить, несомненно, узнаете много занимательного. А просьбишка такова: попытайтесь узнать у него содержание документов, которые он передал князю Шибанскому. Согласно донесению это была некая древняя рукопись, сшитая и переплетенная в несколько тетрадей. Более о ней ничего не известно. Возможно, были и другие. Так что, любезный Иван Сергеевич, не премините озаботиться, будем весьма признательны.

Уже покидая кабинет Победоносцева, Тургенев не выдержал и задал вопрос, который давно вертелся у него на языке.

— Относительно э-э-э предков князя Шибанского — насколько эти сведения соответствуют действительности?

— Ну зачем вам это знать, дорогой Иван Сергеевич? — расплылся в широкой улыбке Победоносцев. — И что вы будете делать с таким знанием? В роман же не вставите! Поверьте мне — одни неприятности и умножение скорби! Говорю это как ваш искренний друг и преданный почитатель ваших разносторонних талантов.

Москва — Ясная Поляна — Санкт-Петербург, август-сентябрь 1878 года

В Москве Тургенева ждал пренеприятный сюрприз — на перроне маячила представительная фигура Михаила Никифоровича Каткова, редактора «Московских ведомостей» и «Русского вестника», махрового реакционера, националиста, мракобеса, перечень эпитетов выходил длинным, потому что Тургенев ненавидел Каткова так, как можно ненавидеть только ровесника и старинного близкого друга.

Он нарочно задержался в вагоне, ожидая, что Катков уйдет прочь, и вглядывался сквозь стекло в этот ненавистный высокий лоб, аккуратную седую бородку, тонкий нос, близко посаженные глаза, в весь этот облик либерального профессора, за которым скрывался махровый … — определения сделали второй круг, дополнившись и расширившись. Катков не уходил. Кондуктор без стука заглянул в купе. «Ай, вы еще здесь, извините!» Пришлось выходить. Катков устремился навстречу с распростертыми объятиями.

— А я уж, Ваня, заждался! — радостно возвестил он. — Думаю, не случилось ли чего. Или чиновники Константина Петровича дату неправильно указали. Это ведь Константин Петрович просил тебя встретить и все устроить. Но я и сам с радостью. Давно не виделись, Ваня!

— Здравствуй, Миша, — с тяжелым вздохом сказал Тургенев и похлопал рукой по спине прильнувшего к нему Каткова.

Ах, как удачно вышло, что в свое время он растиражировал в нескольких письмах свое предупреждение: «Я искренне ненавижу Каткова, но очень может быть, завтра вы меня увидите на Невском или на Арбате под руку с ним. Бога ради, не подумайте, что я подлец. Своих убеждений я не меняю, но я не могу избавиться от неотразимого влияния на меня этого человека. Я просто перед ним пасую, я сам не знаю отчего. Как посмотрит на меня своими оловянными глазами, я решительно уничтожаюсь, и он может делать из меня что хочет». Во все три дня пребывания Тургенева в Москве Катков не отходил от него ни на шаг, сопровождая его всюду, и сочувственно-понимающие взгляды нескольких встреченных им давних знакомых из демократического лагеря были наградой за его предусмотрительность.

Впрочем, один раз Катков освободил все же Тургенева от своей навязчивой опеки. Это было во время устроенной им встречи с Иваном Егоровичем Забелиным. Представив их друг другу, Катков поспешил откланяться, отговорившись какими-то неотложными делами.

Знакомство с Забелиным Тургенева разочаровало. Возможно, тот обладал энциклопедическими знаниями, но знания эти относились к предмету недостойному, к истории великокняжеской, царской, доимператорской Руси, к прошлому грубому, варварскому, бескультурному. Это прошлое нисколько не занимало Тургенева, все его помыслы были связаны с будущим, все интересы лежали в настоящем. Поэтому он, в обычной своей любезной манере выслушивая разъяснения малообразованного, то есть не имевшего европейского университетского образования историка, думал более о том, как исполнить просьбу Победоносцева.

Для этого он в первой, учтивой части беседы, отвечая на дежурный вопрос о своих ближайших планах, мимоходом упомянул о приглашении князя Шибанского посетить его имение Князевку в Калужской губернии. Забелин с излишней, на взгляд Тургенева, восторженностью и горячностью посоветовал обязательно принять приглашение. Затем, в содержательной части беседы, Тургенев завел разговор об исторических документах, о том, являются ли документы, относящие к истории какого-нибудь конкретного рода, общечеловеческой ценностью или их следует рассматривать как частную собственность этого рода? Должен ли историк, обнаруживший документ, относящийся к какому-либо историческому деятелю, ставить об этом в известность его пусть очень отдаленных потомков и испрашивать у них разрешения на публикацию? Зашел Тургенев и с другой стороны: должен ли ученый-историк при публикации исторических документов учитывать текущую политическую ситуацию и возможные последствия публикации или он должен служить одной беспристрастной истине?