Во-вторых, он теперь мог с полным правом заявлять: я предупреждал! Он с самого начала был настроен против вмешательства России в балканские дела, предвидя от этого множество отрицательных последствий, главное же было в том, что это вмешательство не соответствовало его линии. «С чего мы все в такой раж вошли? — писал он. — То, что у нас теперь совершается, тот же крестовый поход: вещь огромная, историческая — но все же мои симпатии, как сына XIX века, направлены не туда — а к гораздо позднейшим явлениям — хотя бы к революции 89-го года. Восторгаться и бить себя в грудь нечего: разумная, действительная свобода у нас от этого не выиграет, каков бы ни был исход войны».

Иногда он выражался еще более кратко и резко: «В России сейчас вся молодежь хочет освобождать славян. Мы бы прежде себя освободили!» Но в полной мере «возвысить свой голос» против войны Тургенев тогда не мог, опасаясь, что его не так поймут. Теперь пробил его час! Дополнительный жар его инвективам придавало воспоминание о том, как неуютно жилось ему в последние месяцы в Париже — мало было финансовых неурядиц! «Не только англичане и немцы, французы начинают под собой землю грызть, — говорил он очередному собеседнику, — только и слышишь, что „Варвары! Нашествие варваров!“ Самое обидное — то, что ненависть по отношению к нам ощущают все французы без исключения». И это после моих многолетних усилий по созданию нового образа русских, как людей культурных, прогрессивных, демократичных! Собеседник улавливал этот немой крик души великого писателя и согласно кивал головой. За что был награждаем каким-нибудь анекдотом «от Горчакова». Как ни рассеянно слушал Тургенев старого канцлера, что-то в голове засело, а упущенные детали можно и придумать, на то он и писатель. С его деталями даже лучше выходило, хлеще, смешнее.

Одно только немного удивляло, расстраивало и настораживало Тургенева — невероятная популярность генерала Скобелева. «Белый генерал» — он действительно один из немногих вышел из этой войны весь в белом. А ведь до войны отношение к этому бузотеру было скорее негативным как в обществе, так и со стороны власти. Его непредсказуемые выходки, зачастую дурного тона, терпели лишь в память о заслугах его деда и отца, заслуженных генералов, да благодаря заступничеству министра двора графа Адлерберга, женатого на родной тетке Скобелева.

На Балканскую войну его отправили едва ли не в обозе, но он и там нашел случай отличиться, сыграл решающую роль в штурме Плевны, а затем совершил дерзкий бросок к стенам Константинополя, положивший конец войне. Потом вдруг заделался политиком и принялся все чаще упражняться в риторике на панславянские темы. Принимали его восторженно, несмотря на общее охлаждение. Генералов, тем более генералов — спасителей Отечества, Тургенев не любил. «Своими руками куете Бонапарта на свои головы!» — предупреждал он своих положительных собеседников. Те скептически качали головами, и Тургенев переходил к другим.

Либералы с «Анны Карениной» быстро переходили к земскому вопросу, судебной системе, перспективам конституции. Сетовали, что Александр даже освобожденной Болгарии дал конституцию, а в России упорно противится реформам. Лишь немногие выражали осторожный оптимизм, что после Финляндии и Болгарии император сделает последний решительный шаг.

Оптимизм в отношении действий властей считался в кругу русской интеллигенции чертой предосудительной, Тургенев был здесь закоренелым пессимистом и скептиком. Впрочем, с доморощенными либералами он быстро впадал в скуку, подобные речи лучше вести за границей, там они текли свободнее, да и собеседники были не чета петербургским — друг юности пламенный Мишель Бакунин, вдумчивый Герцен, основательный Лавров. Тургенев был убежден, что все истинно прогрессивные русские люди жили (и непременно должны жить) за границей. Как он.

Не забывал Тургенев и о своем деле. Как бы между прочим, в середине каждого разговора он задавал вопрос о князе Шибанском, одни многозначительно надували щеки, другие отрицательно качали головами, третьи вообще не замечали вопроса, но итог был один — никто ничего не знал о князе.

* * *

Его любопытство в какой-то мере удовлетворил Победоносцев.

— Князь Иван Дмитриевич Шибанский находится в настоящий момент вместе с семьей в одном из своих имений, Князевке, на границе Тульской и Калужской губерний, — так буднично начал он свое сообщение, — человек он сравнительно молодой, ему нет и сорока, образованный, как сейчас говорят, прогрессивный, по крайней мере, в том, что касается хозяйственных дел. При всем том ведет он очень замкнутый образ жизни, в обществе не появляется, даже во время своих наездов в столицы. Никого не принимает, вернее, принимает только тех, кого сам приглашает. Вероятно, вам будет интересен список его посетителей в последние годы. Частый гость — генерал Михаил Григорьевич Черняев…

Ох, недаром Победоносцев назвал первой именно эту фамилию! Тургенев генерала Черняева на дух не переносил и нисколько этого не скрывал. Началась эта заочная ненависть в далеком 1865 году, когда своевольный генерал лихой атакой против десятикратных сил противника взял город Ташкент, ввергнув Россию в непрекращающуюся по сию пору войну. Прогрессивная русская общественность, и Тургенев в первых рядах, немало иронизировала над воинственными заявлениями генерала, который ничтоже сумняшеся указывал дальнейшие цели своего движения — через Афганистан в Индию.

К его намерениям всерьез отнеслась одна … Англия, что резко обострило русско-английские отношения. Отправленный в отставку генерал принялся издавать в Петербурге газету «Русский мир», которую Тургенев именовал не иначе как «оплотом мракобесия». В 1876 году восставшая Сербия пригласила Черняева на должность главнокомандующего своей «армии». Бездарный, как все русские генералы, Черняев привел Сербию к сокрушительному поражению и неисчислимым жертвам среди мирного населения, но, что много хуже, разжег пожар Балканской войны.

— Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев, — продолжал Победоносцев, — перед самой отправкой в Букарест вдруг испросил недельный отпуск для неких неотложных дел в своем имении, кстати, тоже Спасском, — он изобразил подобие улыбки, — и имел встречу с князем Шибанским в его еще одном имении под Рязанью. Князь Черкасский, — произнес Победоносцев следующее имя, не давая Тургеневу времени утвердиться в неприязненном отношении к генералу Скобелеву.

При упоминании имени князя Черкасского Тургенев взвился. Он и сам не мог рационально объяснить свою глубинную ненависть к этому человеку, возглавившему сразу после вступления русских войск в Болгарию тамошнее гражданское управление и немало сделавшего для оказания помощи разоренному войной населению. Если бы он посмотрел на себя со стороны, то с присущей ему тонкостью заметил бы: так ненавидят болтуны любого человека, хорошо делающего дело. Но так посмотреть на себя со стороны Тургенев не мог и убеждал всех и себя в том числе, что это дело не соответствует линии.

— Могут вас заинтересовать и родственные связи князя Шибанского. Об этом, правда, известно очень мало, но одну фамилию можно указать с полной определенностью — князья Долгорукие.

— И княжны… — осторожно сказал Тургенев.