Понятно, что ни наставнику расспрашивать в подробностях некогда, ни у ратников не было никакого настроения просвещать его: прибыли домой, называется. К похоронам. У кого жёны раненые, а то и погибшие, дети перепуганные – и по всем закутам запертые бунтовщики суда ждут.

На Дарениных выселках даже хоронить некого: сгорели все, кто там был в доме – до сих пор пепелище тлеет, счастье еще, что огонь на лес не перекинулся. Осиротевшие девчонки – Прасковья, Манефа, Катерина и Лукерья – не захотели остаться на поминки в Ратном, в крепость попросились.

«Со своими да на обжитом месте спокойнее, а поминки Плава и здесь соберет, тем более что и этого недотёпу, мужа её, и погибших плотников тоже помянуть надо. И нечего девчонкам смотреть, что Корней с бунтовщиками сделает. Да и никому бы того не видеть, но тут уж не отвертеться: холопам острастка нужна, а ратнинцам хоть сколько-то жажду мести кровью залить. А девчонки мои… хватит и того, что Прасковью еле угомонили – всё рвалась голыми руками задавить тех, кто её мать заживо жёг… Арина сказала: удавила бы, не поморщилась…. А что с ней потом сталось бы?

Нет, пусть здесь в крепости сидят, братьев из похода дожидаются. И без них кровь рекой польется, и головы у виновных полетят – жизнь длинная, успеют насмотреться. Сотник к самому разбору поспел: сколько могил придётся копать! Да ещё лучший друг в бреду мечется… Не будет никому пощады.

Небось, один Бурей и доволен – ему такое в радость, лучше хмельного – душу отвести после похода».

А на следующий день прибыл верховой с приказом от сотника: наставнику Филимону и Анне прибыть в Ратное. Боярыня не сомневалась, что одним днем эта поездка не обернется. Хорошо, Арина теперь в крепости – на нее и оставила все дела.

Въехав на лисовиновское подворье, Анна не сразу поверила своим глазам: рядом с Корнеем на крыльце стояла боярыня Гредислава. Когда Нинея успела вернуться, откуда узнала про бунт и как попала в Ратное – непонятно. Анна даже перекрестилась в первый момент: не морок ли? Нет, в самом деле волхва. И взгляд у неё такой, что захотелось не вопросы ей задавать, а сразу же развернуть возницу обратно или, по крайней мере, спрятаться в санях под тулуп.

Корней и вовсе был страшен. Уж каким только своего свекра Анна ни видела: и в гневе, и в ярости, и в отчаянии, когда после ранения думал, что отвоевался, но такого – еще никогда.

Однако воевода с Великой Волхвой, едва кивнув в ответ на её приветствие, отправились куда-то со двора, а Анна, не скрывая облегчения, что им не до нее, пошла в дом. Там ключница и вывалила на неё целую кучу новостей, по большей части непонятных, а то и неприятных.

Алексей, оказывается, привел из похода с собой дружину: набрал где-то чужаков. Корней вроде их принял, отвел им пока в усадьбе место в пристройке на задах, а что дальше – посмотрим. Не до них сейчас.

Аристарх в себя так и не пришел, но в бреду все время Корнея поминает и почему-то Мишаню. Но поминает как-то странно, так, что даже Настена, которая возле него хлопотала, всполошилась и нарочно присылала среди ночи за воеводой мальчонку. Что староста Корнея зовет все время, как раз понятно: они всё-таки с детства не разлей вода, но вот что он сказать хочет, никто так и не догадался.

То говорит, что боярин едет, и успеть надо, а то убьют его, мол, дело уже решенное, то ругается и наказывает: поперед всего боярича сберегите, это за ним приходили. Потому Корней и ярится – никак не поймёт, о чем это старый друг даже из беспамятства пытается его предупредить.

Анне от таких пророчеств чуть не поплохело: Аристарх зря не скажет даже в бреду, видно, знает что-то.

«Боярича сберегите… За Мишаней шли! Господи, хоть бы Аристарх очнулся да объяснил, чего и кого остерегаться!

Спаси и сохрани, Царица Небесная, отвела беду – далеко Мишаня, не достать его. Побыстрее бы вернулся – выжечь ту заразу. Чтобы даже помыслить не смели моего сына тронуть!»

И Нинея ничем не помогла: сказала, староста жить будет, но пока он в себя не пришёл, она ничего сделать не может – не выяснить у беспамятного. Похоже, волхва встревожилась не меньше Корнея, хотя про Мишаню вроде бы успокоила. Твердо сказала: с ним как раз все хорошо, князем он обласкан и домой вернётся с каким-то важным известием.

С самого утра в стороне от Ратного, там, где еще весной для учения отроков построили потешную усадьбу, готовился к пытошным трудам Бурей – туда к нему холопов и сгоняли. Легкой смерти им не дадут.

Накануне Нинея сказала: вначале, что надобно, она и без Бурея сама вызнает, заодно укажет виновных, тех, на ком кровь. Кажется, бунтовщики были уверены, что лучше уж им к Бурею в лапы попасть. Во всяком случае, когда воевода объявил, что определять, кто в чём и насколько виноват, будет боярыня Гредислава Всеславна, над Ратным взвился такой вопль! Бывалые мужи выли от ужаса, а кто послабее духом, те и вовсе визжали и под себя гадили – куда там свиньям под ножом. Видать, знают про волхву что-то такое, что в Ратном либо не слышали вовсе, либо постарались забыть: село христианское, что им Велесова волхва!

Но всё равно, когда Нинея проходила мимо связанных холопов, выстроенных между тыном и рекой и окружённых конниками, ратнинцы своих баб с детишками по усадьбам разогнали – от беды подальше. Волхва же шла не спеша, внимательно всматривалась в лица, губы её порой шевелились – то ли тихо спрашивала что-то, то ли заклятье какое накладывала. Ни один не посмел от неё взгляд спрятать. Тех, на кого она указывала, хватали и волокли в сторону, чтобы потом отогнать к Бурею. Двум или трём бабам сказала что-то, будто укорила – и тоже велела к Бурею тащить. Мимо большинства же прошла ровным шагом, не останавливаясь, даже не посмотрела на них, только бросила воеводе: «Этих дур – в кнуты, авось поумнеют!»

– Ты что же, сама всё это видела? Не спряталась вместе с остальными? – не удержавшись, спросила Анна Листвяну и тут же пожалела – таким взглядом одарила её ключница.

«Ох, бабонька, чует моё сердце, насмотрелась ты в жизни такого, что и Великую Волхву не испугаешься… И пытками да казнями тебя не удивишь и не застращаешь. С такими глазами впору самой пытать, даром что на сносях…»

Корней вернулся уже в темноте, к счастью, без Нинеи. Пусть волхва ни на кого из Лисовинов и не гневалась, всё равно все домашние от страха заранее попрятались по щелям, боялись лишний раз вздохнуть. Но, слава богу, пронесло. А уж когда за спиной свёкра Анна увидела в дверях знакомую фигуру, у неё и вовсе от сердца отлегло.

«Лёшка! Живой! Не раненый!»

Воевода был мрачен и неразговорчив, только мотнул головой – поздоровался – и протопал вверх по лестнице в свою горницу. Почти сразу же следом метнулась Листвяна, а через малое время – холопка с полным подносом снеди.

Того, что произошло потом, Анна никак не ожидала. Прежде всего от себя.

Она так и не смогла вспомнить, сколько раз ни пыталась, кто из них первым шагнул навстречу, протянул руку, сказал: «Пойдём?» Всплывали какие-то обрывки: как почти бежала по запутанным переходам разросшейся усадьбы и тянула Алексея за руку, как он торопил её, подталкивая в спину на крутой лестнице. А потом за ними захлопнулась дверь её горницы, и – пустота. В памяти не осталось ничего внятного, только жар, жадные губы, вездесущие руки Алексея и досада, что у неё самой рук всего две. И оглушительный грохот в ушах, заглушавший его рык и её то ли вой, то ли стон. А может, и то, и другое вместе – какая разница?