– Ты в порядке? – осторожно поинтересовалась я.

– В полном, – ответил Гермес, не глядя на меня.

Я плохо знала Гермеса, но все равно догадывалась, что эти его слова ничего не значат. «Почему он одет в черное?» – задумалась я. Этот мрачный цвет совсем ему не подходил. Он аккуратно разложил на столе свои пять телефонов. Один из них загудел: Гермес быстро взглянул на дисплей, но не стал отвечать. Гудок прекратился, и на экране высветилось сообщение. Мое внимание привлек задний фон.

Я наклонилась так близко, что смогла рассмотреть обои на телефоне. Это было изображение человека из двадцатых годов прошлого века. Юноша лет двадцати пяти, с белокурыми волосами и огромными выразительными глазами. Улыбка у него застенчивая, будто он не знал о своей красоте. Наверное, Гермес перефотографировал этот старый снимок.

Сначала я не решалась задать такой личный вопрос, но любопытство взяло верх.

– Позволь спросить, кто это?

Гермес взял телефон, разблокировал и протянул мне:

– Реми. Он был художником.

Его голос звучал бесконечно печально. Я украдкой посмотрела на Гермеса. Ну и ну, таким я его никогда не видела. В тот миг он будто растерял остатки былого сияния. В его глазах читалась тоска, он отчаянно пытался запереть свои чувства глубоко внутри. Мне всего шестнадцать лет, но, посмотрев на Гермеса, я поняла, что он страдал от любви. Фотография старая, значит, отношения у них были много лет назад. И одного вида этого юноши хватило, чтобы выбить Гермеса из колеи… Это так трогательно.

– Ты его очень любил, – чуть слышно, почти шепотом заметила я. Это всего лишь догадка, однако я не сомневалась, что чувства меня не подвели.

– Да, – Гермес был подчеркнуто немногословен. Он решительно положил телефон обратно на стол. – Но прошло много времени.

– И все же его не хватило.

Гермес поджал губы:

– Любовь дается нам на время, Ливия. Ее отнимут. Неважно, каким способом – судьбой, руками других, смертью. Мне следовало бы помнить об этом. Однако… – он умолк. В последний раз взглянул на снимок и быстро выключил телефон.

– Что случилось с вами?

– А? – Гермес смотрел на меня так, будто совсем не слушал.

– С вашей любовью. Каким способом отобрали ее?

– Смертью. Он умер. Ему было двадцать шесть лет. Разрыв аппендикса.

– Мне очень жаль.

Гермес пожал плечами:

– Как я говорил, любовь дается только на время.

– А потом?

– Что потом?

– И никто не…

– Нет, – раздраженно прервал меня Гермес. – Разумеется, до Реми у меня были отношения, любовные связи, интрижки. Десятки. Сотни, – он пригладил волосы. – Я этого… ее… не хотел. Ее – большую любовь. Хотел быть свободным, невредимым… – Его губы тронула печальная улыбка. – Непросвещенным. Но однажды появляется человек, который забирает твое сердце. – Взяв телефон, он напоследок провел большим пальцем по темному экрану и снова положил на стол. – Я подарил Реми свое сердце. Оно принадлежит ему и по сей день.

Мне хотелось еще расспросить Гермеса о художнике Реми, однако, заметив, как тот избегал моего взгляда, поняла, что надо умерить свое любопытство. Сейчас из Гермеса больше ничего не вытянуть. С другой стороны, я задала ему немало деликатных вопросов. Неправильно копаться в чужой личной жизни. Я считала Гермеса в каком-то смысле приятелем, но мы знали друг друга недостаточно хорошо, чтобы вести столь проникновенные эмоциональные разговоры. Мне и так следовало поблагодарить его за откровенность. Казалось, каждое слово о Реми причиняло ему боль, заставляло погружаться все глубже в печаль.

Снова покосившись на Гермеса, я заметила, как он прикрыл глаза. Могло показаться, будто он боролся со слезами. Никогда бы не поверила, что этот веселый бог способен на такие глубокие чувства. Я-то полагала, что у него сотни любовников и любовниц по всему городу, что многие молодые мужчины и женщины сохли по нему, что он легко поддавался искушениям. Однако, судя по его словам, со смерти Реми он никого к себе не подпускал. Снимок был сделан в двадцатом веке, так что Гермес одинок уже почти сто лет. Сто лет без любимого человека.

Я заглянула в свой мобильник: вдруг Маэль написал? Нет, там оказалось только сообщение от подруг, на которое я быстро ответила. Гермес поднес чашку с кофе к губам, и я вдруг вспомнила, чем срочно должна с ним поделиться. Вообще-то поговорить следовало о двух вещах. О моей полубожественной силе, и еще я хотела рассказать Маэлю с Гермесом о мойрах и дневнике моей прабабушки. Поскольку Маэля занимали новости, касавшиеся его самого, я решила, что с тем же успехом могу сообщить о кольце и дневнике Гермесу. Для Маэля этой информации оказалось бы слишком. Так только Гермес поставил чашку на стол, я протянула ему правую руку:

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

Гермес полюбовался кольцом:

– О том, что ювелир очень талантлив?

– Чувствуешь в нем что-нибудь?

Гермес взял меня за руку и наклонился вперед, почти касаясь кольца носом:

– Вообще ничего. А что?

– Правда ничего?

– Кольцо имеет отношение к тем силам, которые тебе передала Агада? – Он снова откинулся на стуле. – Вот это действительно вызовет сложности. Я не сгущал краски, когда говорил, что, узнав о тебе, Олимп начнет действовать. Ты представляешь опасность. Для себя самой и для других.

– Так я действительно полубогиня? Мои силы столь велики, что сравнимы с силами полубогини? Ты это подтверждаешь? Мы с Маэлем предполагали, что обмен кровью чреват незначительными последствиями.

Гермес покачал головой:

– Мне нужно получше к тебе присмотреться, чтобы понять, кто ты, но, по-моему, произошла трансформация. Твои силы увеличились. С нашей последней встречи, когда я что-то почувствовал, они заметно развились. Ты лучишься сиянием Гелиоса, а в твоем взгляде узнается почерк Гекаты. Ты поругалась с Агадой? До того, как это произошло? Может, она злилась на тебя и попыталась отомстить?

– Точно нет, мы познакомились еще в катакомбах. Наша встреча длилась десять минут, затем мы умерли. Сначала я, потом она. Конец истории. В какой-то миг я вдруг осознала, что могу навязывать людям свою волю. Силы Гелиоса проявились позже. Но мне правда кажется, что они возросли. Гермес, что же делать? Мне не хочется в заточение. Убеждать олимпийцев, что я не представляю опасности? Они не поверят. А тут еще Аид с его нападками… Я не смогу противостоять богу, который будет угрожать, чтобы злоупотребить моими силами. И стоит ему выяснить, что Тиффани – его дочь, она тоже окажется беззащитна перед ним. Раз Аид так строго следует заветам темных богов, значит, он должен ее убить! И Маэль тоже в беде. Вот вскроется, что он не сын Аида – и кто знает, что тот с ним сделает. Убить не убьет, все же он не его отец, но навредить может. Изобретательности Аиду не занимать. В катакомбах он тяжело ранил Маэля. Если кого-то и нужно заточить, так это Аида. Он опасен сразу для трех человек, которые просто хотят жить своей жизнью. Почему нельзя сбросить его в Тартар, чтобы он никому не причинял вреда?