Голубович приподнялся и осмотрел себя. Он лежал в тканых бесцветных льняных портах и в такой же рубахе. Поглядевши в порты, губернатор убедился, что по чреслам он обернут тoже льянной материей. Ощупав ягодицу и ногу, Ванек понял, что сквозь лён уже не проступает кровь, и следов крови вообще где бы то ни было не обнаруживается. Тотчас наш раненый ощутил сжатие и неудобство в руке и, подняв льняной рукав, увидел, что так же обернуты и левый его локоть, и ключица, отчего рука не сгибалась. Удивительным образом ни нога, ни рука не болели.

Ванек наш огляделся, отыскивая взглядом телевизор, почему-то именно телевизор, как мы совершенно точно знаем, должен был привлечь его сугубое внимание сейчас, но не привлек, поскольку телевизор в комнате отсутствовал. В углу на полочке стояли Спас в темном серебряном окладе и сдвоенные, в таком же окладе, образа – Ванек не разглядел, а мы вам сообщаем: Девы Марии с Младенцем и Николая Угодника, – пepeд образами теплилась лампадка, висящая на трех цепочках. А внизу, где должен был бы светить экраном своим телевизор, висел неизвестно зачем хомут, который в полутьме Голубович принял за сиденье унитаза. Вдоль стены помещались два огромных темных сундука, покрытых толстыми пеньковыми ковриками, а посередине комнаты – круглый стол, некрашеный, ничем не покрытый, грубо и крепко стесанный.

Голубович прислушался. Стояла тишина. Сколько времени он проспал – неизвестно. Время уплотнилось. Может быть, он спал пять минут, а может быть, пять часов… А может быть, сто пятьдесят лет. Как знать?

Он попытался все-таки услышать сейчас хоть что-тo, может быть, указания внутреннего голоса и даже мысленно спросил его: – Ну, че? Че, блин?

Внутренний голос молчал, но теперь молчал так, как молчит динамик радиоприемника, транслирующий паузу в речи выступающего – тишина теперь дышала в голове губернатора, и наконец из этой дышащей тишины раздалось:

– Новости… Новости…

Дважды произнесенное слово прозвучало тихо, даже сказать – кротко, но Голубович, воспрянув, тут же понял, почему он только что искал взглядом телевизор – из новостей он должен был узнать, что произошло. Голубович вскочил с топчана, но голова у него закружилась, и тут же наш Ванек тяжело осел на одр свой.

Вошла женщина в синем платье с подносом в руках. Она поставила поднос на стол и повернулась с улыбкой к Голубовичу.

Бывают лица – да вы и сами знаете, дорогие мои – бывают невыразительные лица, улыбка на которых совершенно преображает их; стоит человеку или даже, что там говорить, даже женщине с плоским каким лицом улыбнуться, как лицо это высвечивается словно бы Божьим светом, преображается, как в Неопалимой Купине собственной улыбки предстает пред вами человек, будто бы Бог… Простите нас, грешных… Простите нас, мы любим этот прекрасный Библейский сюжет… Так вот тут ничего такого и близко не случилось. На Голубовича смотрела серая бесцветная физиономия, растянутая резиновой улыбкой на серых же губах; серые пряди, собранные в косу, лежащую на спине женщины, не отражали свет, а, значит, не имели цвета, серые брови вошедшей вставали домиком; глаз ее не было видно в полутьме. Единственное, что понял Голубович – женщина еще очень и очень молода. Машинально наш долбанутый на теток Ванек попытался взглядом определить кондиции предполагаемой своей спасительницы и – не определил: глухое платье скрывало все; сиськи, правда – это можно было понять, – сиськи казались большими, платье у нее на груди вздымалось высоко и широко.

– Добрый день, – сказала женщина. – Вам надо покушать. Вот… Она показала рукою на стол. Там на подносе стояли стакан с молоком, тарелочка с нарезанным сыром и несколько ломтей хлеба – такого же, как волосы женщины, серого цвета.

Голубович набросился на еду, как волк. В одно мгновение смёл он и хлеб, и сыр, и выхлестал молоко единым духом, словно бы водку пил. Водку… Водку… Водку!

– Какие новости в области? – хотел было осторожно спросить Иван Сергеевич у женщины, но не спросил. – Как тебя зовут? – еще собрался было спросить, но тоже не спросил. – Это ты меня перевязала? – самый умный вопрос решил задать насильственно вырванный из привычной среды губернатор, но и этот вопрос не задал.

– Давай, вали ее в койку, – посоветовал внутренний голос, видимо, как и сам Голубович, уже пришедший в себя.

– Нет, – безо всякого выражения на лице сказала женщина. – Нет. Мне нельзя этого… Не с вами… Вы же знаете, – вдруг незнамо с чего добавила она, и Голубович в сей же миг помимо себя, совершенно безотчетно, похолодел с ног до головы. И тут же невыносимым жаром повеяло от холодной только что печи, в отверстом ее зеве заполыхал огонь, и пистолетными выстрелами в этом огне затрещали дрова. И женщина преобразилась – теперь она стала молодой, рыжеволосой, худенькой, с прищуристыми смеющимися глазами. Но лишь на миг.

– Прикид какой, блин, возьми и сваливай, на хрен, – посоветовал внутренний голос. – Ты ж, блин, не пойдешь в этих, блин, тряпках.

– Ааа… Яа… Ээ-тто… Од… дежду… мне ббы… – заблажил дрожащий от холода и страха Голубович.

– Голыми мы приходим в этот мир, и голыми уйдем из него, – вновь улыбаясь, произнесла женщина, принимая прежний облик, и губернатор, опустивши огненный взор свой, обнаружил себя стоящим пред нею совершенно голым – правда, чистым и без каких бы то ни было следов боевых ранений. От печи продолжало нести жаром, и тут Голубович почувствовал себя как бы в сауне. Он даже слабо улыбнулся этой аналогии; стало полегче. Однако глаза женщины вдруг блеснули синим лазерным светом, и Голубовича вновь свело холодом. Поскольку мы никогда не врём, честность побуждает нас тут засвидетельствовать, что под направленным взглядом молодой женщины причиндалы губернатора отнюдь не восстали, что обычно в подобных обстоятельствах происходило с ними в автоматическом режиме. Ну, не восстали. Что было, то было. А сейчас не случилось. Голубович в тот миг не понял, не внял, что это была плата за спасение.

Тут ради подтверждения нашего свидетельства мы должны несколько оторваться от размеренного повествования и упомянуть, что в самую свою первую международную командировку Голубович отправился мно-ого лет назад по линии Общества дружбы «СССР – Испания». Прямо сразу в капстрану, хотя за рубеж советских людей сначала – для проверки – выпускали в социалистические страны – вы помните, что такое социалистические страны, дорогие мои? в какую-нибудь Болгааарию… Пооольшу… А Югославия тогда благодаря невнятности и переменчивости ревизионистских позиций cвоего лидера – существовала тогда такая страна –Югославия, значит, считалась в райкомах социалистической наполовину и наполовину капиталистической…

Голубович тогда только-только начал общественную карьеру. И вот где-то в неведомых верхах решили, что, мы извиняемся, членом Общества следует записать какого-никакого провинциального активиста, и Голубович, ставши тогда самым молодым членом бюро Глухово-Колпаковского обкома КПСС, неожиданно оказался в друзьях солнечной Испании. Если б второй секретарь обкома знал, что теперь этого Ваньку Голубовича станут то и дело включать в самые разнообразные делегации для поездок в страну Гарсия Лорки, он бы, наверное, сам записался в друзья. Но уж поздно было – Голубович прошел по всем отчетам другом испанцев, а в Москве да и везде, как про чиновников всегда известно, не любят новых людей и новой работы, хоть и с бумагами: есть такой И. С. Голубович из Глухово-Колпакова, и хорош, пусть дальше дружит, зарекомендовал себя положительно.