Да, так поехал, значит, наш любимый в Валенсию на какой-то юбилей не то падения Валенсии пред франкистами, не то освобождения Валенсии от франкистов – в точности мы не знаем. Ну, чего не знаем, того не ведаем, а врать не станем. Да мы и никогда не врем.

И в первый же день советскую всю делегацию повезли на пляж. Средиземное море хоть в Валенсии, хоть где в Испании, хоть в какой еще стране на его побережье – прекрасно, это тоже мы можем засвидетельствовать совершенно непреложно. Но только пляж в Валенсии, куда привезли советскую делегацию, оказался нудистским пляжем местного университета. По всей вероятности, то была заранее подготовленная провокация Запада.

Дык вот там, на пляже, наш Ванек очень скоро оказался лежащим на животе с головою, уткнутой в песок, и красот побережья и морской дали толком не увидел тогда. Потому что немедленно, попавши в окружение молодых голых теток, которые все как одна – так ему показалось – утыкались взглядами ему, Ваньку, между ног, – а был он еще молод, очень молод! – наш Ванек немедленно, значит, и очень-очень сильно возбудился и вынужден был улечься на живот, чтобы не отсвечивать посреди империалистической Европы устремленной к небу елдой, словно бы оснащенною огромной ядерной боеголовкой советской ракетой на старте. Ну, с непривычки произошло, дорогие мои, ведь провокативная западная свобода тогда известна была Голубовичу исключительно по инструкциям в отделе пропаганды обкома КПСС, а возможность попадания на нудистский пляж даже в оных весьма подробных инструкциях не предусматривалась. Про публичные дома предупреждали, а про пляжи нет. Вот ведь, а? Козлы советские!

Скромное поведение молодого Голубовича не осталось незамеченным так называемым сопровождающим, который как раз всех баб с удовольствием рассматривал, сидя по-турецки под тентом, и, будучи закаленным в поездках, эротически никак на окружающий пейзаж не реагировал, даже когда буквально в двух шагах от него студенты замутили огромную двигающуюся, стонущую, орущую групповуху.

Отмечена, значит, была скромность провинциального партийца, вот он и начал бесперечь летать туда-сюда, и на том именно пляже в Валенсии во благовременье побывал уже в одиночестве и прекрасно там провел время. Но речь сейчас не об этом, дорогие мои, это в сторону, да, в сторону.

… Речь о том, что теперь под взглядом молодой женщины голый Иван Сергеевич остался в совершенно спокойном состоянии, и это спокойное состояние очень самого Ваньку удивило и добавило ему холодной дрожи. Хотя всей грандиозности произошедшего, точнее – не произошедшего Ванек тогда не смог оценить.

– Ништяк, – сказал тут внутренний голос, как всегда, приходя на помощь. – Надо будет, встанет, блин, как новый. Не ссы, блин.

– Ддд… да-да-да… – произнес Голубович. – Яа… Яа… Кк… кон-неч… но…

– Хе-хе-хе-хе, – неожиданно засмеялась женщина дребезжащим старческим смешком, и немедленно Голубович в очередной раз потерял сознание.

Вот с этого своего невстатия все в тот день и началось – так потом полагал Голубович, ну, и мы с вами тоже именно так и станем полагать. Не с появления взорвашего губернаторский кортеж террориста – в Глухово-Колпакове, где террористов отродясь не бывало, а вот именно с его, Голубовича, личного бессилия. Все и пошло-поехало.

Ну-с, что там далее в доме под вековым дубом случилось, мы знать не знаем. Известно только, что с той минуты Иван Сергеевич Голубович окончательно раздвоился, что вовсе не удивительно, посколько руководил он не какой-нибудь иной, а именно Глухово-Колпаковской областью, где в единственном экземпляре редко что существует. Такая вот областная особенность. Причем речь не только об раздвоении душевном и каком-нибудь еще иррациональном. Нет, Иван наш Сергеич заново родился и родился сразу в двух экземплярах – один Иван Сергеевич отныне, если к тому вынуждали обстоятельства, мог находиться у себя в офисе и, скажем, проводить пресс-конференцию какую, принимать доклады о чрезвычайных событиях, которые вот прямо сейчас начнут – да уж начали, начали они! – происходить, а второй Иван Сергеич мог в то же самое время в офисе своем блистательно отсутствовать и пребывать не сказать, чтобы совершенно в ином измерении, но уж точно в другом месте и – в обществе какой-нибудь барышни руководить, например, взрывными работами. Забегая вперед, можно еще раз сказать, что с барышней тет-а-тет ему с той поры находиться стало совершенно бессмысленно, но об этом речь впереди. Может, дело еще и поправится. А что до раздвоения душевного и выслушивания разных несуществующих голосов, то с той минуты оное душевное раздвоение, соединясь с раздвоением натуральным, физическим, достигло у Голубовича поистине геркулесовых столпов. Вот сами скоро убедитесь.

Значит, потерявши сознание, Голубович тут же очнулся и увидел себя стоящим на краю красного картофельного поля, через которое несколько часов назад он ковылял, истекая кровью. Видимо, губернаторская кровь очень обильно увлажнила и остатки ботвы, и валяющуюся тут и там, не попавшую на ленту транспортера, но извлеченную из земли картошку, и саму грубо взрыхленную глухово-колпаковскую землю, или же это красные круги летали у Голубовича перед глазами, или же это Божье солнце, приуготовляясь упасть за недальний лес, уже начало озарять округу прощальным своим светом – только вся она, округа, показалась Голубовичу полной живой, пульсирующей крови, словно бы сквозь багровые линзы глядел он сейчас.

Вдали, на шоссе, стояло десятка два машин и ходили взад-вперед люди. Все они за несколько мгновений один за другим перестали двигаться и неподвижно уставились вдаль – на неподвижную фигуру в отлично выглаженной серой паре с галстуком. Губернатор оглядел себя, сдунул – пуу! – невидимую пушинку с рукава и твердой походкой, давя отлакированными, словно бы только что родившимися штиблетами красные комья земли, зашагал вперед. И тут, наконец – вот только сейчас! – с неба упал, словно рухнувший самолет, – с таким же страшным грохотом с неба упал ливень.

Прежде чем рассказать о дальнейших событиях, мы должны посвятить вас, дорогие мои, в краткую теорию мостов и путепроводов. Путепроводами, чтоб вы знали, называются мостовые переходы через любые пути сообщения, кроме водных. Например, путепровод, по которому тяжко проходит паровик, когда вы в пролеточке проезжаете – или, пожалуйста – именно пролетаете под ним на дачу, есть именно путепровод, а вовсе не мост. Так же и в городской черте путепровод над железнодорожными путями возле, к примеру, Николаевского вокзала, путепровод, по которому, вы, не давая шенкелей, удовлетворенно и расслабленно галопируете домой, опять-таки, к примеру, после двухчасового или, страшно молвить, трехчасового пребывания у знакомой посадской девицы, совершенно неправильно называется мостом. Это путепровод. А мост – он только через реку мост. Или через канал какой. Или же, к примеру вам сказать, только что начавшийся строительством Бруклинский мост через пролив Ист-Ривер в Северо-Американском городе Нью-Йорке, на котором уже успел погибнуть Джон Рёбринг – проектировщик и руководитель работ. А мостовой переход через, например, низину или широкий овраг, лишенный каких бы то ни было дорог, называется вообще виадуком. Тут уж ничего не поделаешь.