Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ванюша, да что же такое творится на белом свете? Да когда ж оно кончится, лиходейство постылое?
Шутов стоял перед женщиной с опущенными руками. Сказал низким, застуженным голосом:
— Никогда, если мы сами не прикончим лиходеев. — И лицо его изломалось в страшной гримасе. — А мы их прикончим, беспременно прикончим!
Прихрамывая, прошел в темную комнату. С минуту постоял, не зажигая света. Потом повернул выключатель.
Чемодан, настороженно поблескивая застежками, выглядывал из-под осиротевшей кровати. Опустился на колени, выдвинул, открыл крышку.
Поверх аккуратно сложенной коверкотовой гимнастерки с лейтенантскими петлицами лежал черный диск с красной круглой наклейкой. Шутов с минуту в каком-то замешательстве смотрел на траурное сочетание цветов патефонной пластинки и думал: «Странно… Зачем он ее привез сюда?» Повертел в руках и понял: «Орленок»!»
Тяжело поднялся и вышел на хозяйскую половину. Молча шагнул к этажерке, осторожно снял ажурную салфетку крестецкой строчки, открыл и завел патефон. Проснувшийся голос певца затянул широко и задушевно:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один…
Хозяйка замерла в дверях на кухню и слушала, подперев ладонью подрагивающий подбородок.
Иван в чем пришел — еще не снял мехового комбинезона и шлемофона, — в том и попятился к выходу, пораженный знакомыми, но по-новому зазвучавшими сейчас словами песни.
— Что же я здесь? — забормотал он и, развернувшись, навалился плечом на дверь.
— Ванюша, куда ж ты… в такую морозливую ночь-то!
Он ее не слышал. Хромал в сенцах и клацал щеколдой, подгоняемый беспощадным голосом певца:
Орленок, орленок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел…
Безлюдную улицу омывало мертвенное лунное свечение. Снег сбойно поскрипывал под унтами, и этот звук неровных шагов как бы подгонял его, заставляя идти еще быстрее…
Клубная землянка БАО дохнула густым настоем хвои: венки, венки — от выхода и в мерцающую глубину. На столе в окаймлении поникших сосновых и еловых метелок — тесовый гроб, выкрашенный красной эмалью. В стороне, как свечи, тлели патронные светильники. У гроба, замерев, стояли сержанты Менков, Шустов, Аверченко, Лукьяненко. В глубине тихо переговаривались Захаренков и Дмитриев. Усенко сосредоточенно приметывал к рукаву шинели Дроздихина траурную повязку.
Шутов шагнул к изголовью и замер. Почетный караул через каждые десять минут сменялся, а он, как стал, так и простоял до утра…
3
Летчиков хоронили рядом с аэродромом, на Ямском кладбище.
Мало кто из крестецких поселян знал, что по их улицам ходит, а с военного аэродрома вылетает на фронт сын легендарного полководца. А не вернулся летчик с задания — все улицы и улочки облетела горестная весть: погиб наш, крестецкий… сын Фрунзе.
И потянулся с рассветом 21 января народ на южную окраину Ямского кладбища, к свежей, выдолбленной в промерзшем грунте могиле. Плотным полукольцом осадили поселяне замерший в суровом молчании строй летчиков. Кроме улетевшего на задание звена старшего лейтенанта Усенко и патрулей, охранявших небо над аэродромом и кладбищем, весь полк явился проводить в последний путь своего товарища. Пришли и соседи — истребители и штурмовики.
На снарядных ящиках, покрытых алым плисом, стоял красный гроб. На крышке, как кусочек ясного неба, голубела околышем летная фуражка. Холодная хвоя венков, оплетенных черными, кумачовыми, белыми лентами, опоясала скорбный помост. Последний почетный караул у гроба несли Московец, Кулаков, Захаренков, Шутов.
В первом ряду стояли две девушки из БАО. Невысокая и худенькая поглядывала большими немигающими глазами из-под низко опавшего авиаторского шлема; у второй, круглолицей, с покусанными и припухшими губами, глаза тоже остановились и застыли. Обе они с недоумением смотрели на красный гроб и голубую полоску фуражки и еще никак не могли примириться с мыслью, что в нем лежит тот, кого одна из них называла Тимурой, а вторая страшилась при ком-нибудь вслух произнести его имя, чтобы не догадались по интонации о ее, только ее тайне.
Комиссар эскадрильи Дмитриев поднялся на снарядный ящик и обвел взглядом сплошную массу людей. Мороз сковывал дыхание.
— Товарищи! — сказал Дмитриев негромко, но услышали его все. — Мы собрались, чтобы проводить нашего боевого товарища в последний путь…
Облачко пара вилось у задубленных морозом губ комиссара. Он говорил обычные в таких случаях слова, но они всеми воспринимались внове, как никогда не слышанные. После Дмитриева выступил Иван Шутов. Ломающимся голосом сказал всего лишь несколько слов:
— Прости, Тимур… В ту последнюю роковую минуту я ничем не мог помочь тебе… Но я клянусь… Над твоей могилой клянусь: отомщу за тебя!
Выступили еще несколько человек. Потом Дмитриев вынул из кармана листок, и сухой шелест бумаги накалил тишину до предела.
— Дорогой Тимур, — снова заговорил комиссар. — Ты не слышал и не услышишь вчерашнего приказа по дивизии, но его слышали и услышат еще раз твои товарищи по оружию и все, кто пришел тебя проводить. Услышат и запомнят,
ПРИКАЗ
57-й смешанной авиационной дивизии № 010
20 января 1942 г.
Действующая армия
19 января 1942 года в воздушном бою с фашистскими бандитами пал смертью героя сын великого полководца Красной Армии Михаила Васильевича Фрунзе, летчик 161 ИАП, комсомолец лейтенант Фрунзе Тимур Михайлович.
Отважный истребитель, верный сын советского народа, он всю молодую энергию и страсть отдавал в боях с кровожадным немецким фашизмом и с честью выполнил свой воинский долг.
Товарищи летчики, бойцы, командиры и политработники, смерть юного героя, впитавшего в себя все замечательные черты своего отца, великого полководца Рабоче-Крестьянской Красной Армии Фрунзе, зовет нас к мести.
Пусть же ненавистные враги нашей Родины, немецко-фашистские изверги, понесут суровую и беспощадную кару советских летчиков.
Отомстим за смерть боевого товарища Тимура Фрунзе!
Смерть фашистским разбойникам, насильникам и убийцам!
Смерть немецким оккупантам!
Последние слова заглушил пронзительно-свистящий гул низко летевшего со стороны фронта истребителя. Промелькнув над верхушками сосен и плотной толпой людей, «як» стремительно взмыл вверх и, круто спикировав, зашел на посадку, зарулил почти у самого кладбища. Летчик, не
