Или…

…вспомнился вдруг тот старый лес, который остался где-то возле дома. И тишина в нем. И огоньки чудесные. И уверенность, что теперь все-то будет хорошо.

Для неё.

И для родителей. И для волков тоже, а то ведь устали они волками быть. Пусть бы получат, если не свободу, то хотя бы шанс её обрести.

Камень ответил теплом и лаской. Он разгорался медленно и так ярко, что не сумел удержать огонь в себе. И над серой поверхностью поднялось искрящееся облако. Лилечка подхватила его, такое нежное, мягкое. Подхватила и подняла.

Высоко-высоко, чтобы все видели.

А потом еще подбросила и подула, так оно выше поднимется и тогда всем хватит. Она это видела. А люди… люди замерли отчего-то. Кто-то даже испугался, глупый.

Как можно бояться света?

И добра?

Облако поднялось, а потом и рассыпалось искрами. И это было так красиво, что Лилечка, не удержавшись, захлопала в ладоши. Люди же…

…взрослые, что с них взять?

Снова все слишком серьезно приняли. Кто-то на колени даже упал. Зачем, спрашивается? Но и ладно…

…даже если тебя выпустили из дома, разумом скорбных, это еще не значит, что ты излечен. Ты просто стал таким, как все.

Размышления о сути людской и прочих вещах важных, записанные смотрителем скорбного дома Пантелеем на стенах оного дома.

Когда камень вспыхнул от прикосновения Бастинды, Стася, признаться, не удивилась. То ли слишком устала, то ли верила во глубине души, что дурость должна быть вознаграждена.

- Мамочки, - выдавила Маланька и попятилась. – Я туда не полезу!

- Почему?

В конце концов, шанс стать царицей, пусть и небольшой, но имелся.

- А если не выйдет? – сказала она шепотом. – Папенька меня точно в монастыре закроет от позору!

- Какого?

- Ну… у Баськи загорелся, а у меня нет.

- Идем, - решила Стася, ибо чужая дурость, оказывается, явление заразное, и подхватила Маланьку под руку. А Горыню под другую. Так они по лесенке и поднялись.

И главное, что никто-то не остановил.

То ли местные и вправду притомились, то ли удивились крепко, то ли просто решили, что спорить с ведьмою – себе дороже. Главное, Стася пришла в себя уже на помосте, что возвышался над толпою.

И вид отсюда открывался изрядный.

- А вы… - робко поинтересовался писец, наставляя стальное перышко на Стасю. – Тоже?

- Тоже, - сказала она и подтолкнула Маланьку. – Маланья, дочь Матвея Фроловича…

- Это я, - отозвалась Маланька, застывши перед камнем.

Камень как камень.

На первый взгляд.

И на второй.

Но вот… тянуло от него чем-то этаким. Нет, не силой, силу Стася приучилась слышать, но… будто музыка звучала, где-то очень и очень далеко, так, что и не расслышишь. Только эхо вот и доносится. И манит прислушаться.

А лучше прикоснуться.

Поверхность уже и не каменная, отливает бархатной мягкостью. Даже удивительно, что камень этот показался Стасе обыкновенным. Серым. Не серый он, а… как шерсть русской голубой.

Именно.

И вкрапления красного огоньками.

Девичья ладонь дрогнула и все-таки камня коснулась. Осторожненько так. А он вспыхнул, пусть и не сразу, а будто задумавшись.

- Не шали, - велела Стася камню и пальцем погрозила, отчего тот замерцал, а после сиянием отозвался. – Видишь, а ты боялась…

Маланька только рот раскрыла.

И закрыла.

Воззарилась печально.

- Как вы… без нас-то?

- Как-нибудь, - пообещала Стася и не удержалась, камень погладила, благодаря, что не подвел. Тот отозвался сонмом искорок, что закружились вокруг Стаси будто мошкара. И глядя на это кружение, замер жрец. И писец застыл.

И слаженно охнула толпа.

- Это вы бросьте, - Стася попыталась стряхнуть искорки, но только венец покосившийся сбила, и с ним покрывало, что съехало, выставив на всеобщее обозрение короткие волосы её.

Вот вечно со Стасей не то приключается.

А на помосте вновь молодцы возникли, которые из государевой стражи, охраны, стало быть, потенциальных невест.

- Ну уж нет, - Стася подняла и покрывало, и венчик, кое-как приладив на голову. – Вы это бросьте… я в невесты не пойду.

- П-почему? – с легким заиканием осведомился писец, впечатленный то ли искрами, то ли Стасиным самоуправством.

- Не хочу.

И ведь негромко говорит вроде бы, но слова разносятся над рыночной толпой.

- И вообще… у меня уже жених есть. Целых два.

Стася и на пальцах показала. Мало ли, вдруг со счетом тут сложнее, чем с письмом. Писец кивнул, явно с облегчением – вот не вписывалась Стася никак в образ царской невесты – и жрец тоже кивнул. А Стася обратилась к Горыне:

- Ты… хочешь?

- А и хочу! – та вздернула подбородок и гордо шагнула к камню, который уже готов был отозваться светом. И отозвался, чем вовсе поверг местных в состояние глубочайшей задумчивости.

- Ишь ты… - донеслось откуда-то снизу. – Видать, хорошие у ведьмы девки, ежели богиня благословила…

Стася вздрогнула.

- Я не при чем!

Кажется, ей не поверили… оставалось лишь надеяться, что никому-то здесь не придет в голову пристроить пару-тройку девиц Стасе на воспитание. Для улучшения, так сказать, хорошести.

Камень опять засмеялся.

И выпустил стаю полупрозрачных бабочек, которые, судя по застывшему лику жреца, никак-то в регламент действия не вписывались. Бабочки закружились, завертелись над Стасей.

- И к ведьме-то… к ведьме богиня…

- Знать, ведьма хорошая…

- …ой, чего ты там говоришь! Ведьмы хорошими быть не могут…

Стася и сама не поняла, как спустилась и прошла через толпу – люди спешно расступались, и не нашлось никого-то, кто бы решился заступить ей дорогу.

Кроме князя.

- Что это вообще было? – Радожский вдруг материализовался перед Стасей. – Что вы опять натворили?

- Ничего, - Стася чувствовала себя… немного веселой. И потому поймала особенно крупную бабочку, которую и всучила князю. – Это вам.

- Мне?

- Божественное благословение. Мне кажется, лишним не будет.

- Вы… - Радожский отчего-то покраснел густо-густо. Давление у него скачет, что ли? – Вы… вы не понимаете, что делаете!