Первый вопрос, возникающий после того, как в дело была вовлечена императрица, состоит в том, почему она решила передать его на рассмотрение специально для этого учрежденного «Вышнего суда», ибо указом 17 мая 1736 года, подписанным двумя кабинет-министрами (Остерманом и Черкасским), приравненным к именному указу, повелено челобитную вдовы передать в Сенат, чтобы тот решил дело «по регламентам и указал сущею правдою, без всякой манности (поблажки. — Н. П.) и посягательства как челобитчице, так и ответчику». Но резолюция оставалась невыполненной более полугода, когда 24 ноября по велению императрицы Кабинет министров распорядился дело княгини Кантемир и лейб-гвардии поручика Константина Кантемира «в завладении земель, людей и крестьян и учинении из того дела экстракта и резолюции прислать в Кабинет»[242].

Этот вопрос связан с другим — когда у Остермана возникла мысль привлечь к делу Д. М. Голицына: до учреждения «Вышнего суда», в процессе его деятельности или после вынесения им приговора по спорному делу между мачехой и пасынком.

Дело в том, что эта тяжба являлась своего рода поединком между двумя сенаторами: Д. М. Голицыным, стоявшим на страже интересов своего зятя, и Иваном Юрьевичем Трубецким, представлявшим интересы своей дочери Настасьи Ивановны. Ясно, что подлинный инициатор привлечения к ответственности Голицына А. И. Остерман должен был располагать информацией о причастности к тяжбе Дмитрия Михайловича.

Ранее мы отмечали интерес императрицы к так называемым криминальным делам: она вмешивалась в ход следствия, давала конкретные указания, назначала сроки завершения дела, но никогда не выступала в роли официального руководителя следствия. Возложение императрицей на себя обязанностей председателя «Вышнего суда» в данном случае подогревалось жаждой мести и стремлением придать рассматриваемому делу государственное значение.

Сколь интенсивно работал «Вышний суд», явствует из того, что приговор по делу был готов 16 декабря 1736 года, зачитан императрице и ею утвержден, а через три дня копию приговора отправили в Сенат. «Вышний суд» постановил взыскать с ответчиков в пользу вдовы колоссальную по тому времени сумму — 87 304 рубля 40 копеек, то есть размер ущерба, понесенного мачехой с 1725 по 1729 год. Поскольку с мая 1729 года наследником стал один Константин Кантемир, то более половины компенсации падало на него — 46 333 рубля 23 копейки.

Казалось бы, работа «Вышнего суда» завершилась благополучно: справедливость восторжествовала и истица полностью вознаграждена. В действительности же дело только начиналось, и на этот раз оно было направлено не против Константина Кантемира, а против его покровителя и тестя Д. М. Голицына.

Уже в решении «Вышнего суда» можно прочесть зловещую фразу: «И по вышеписанным всем обстоятельствам ябеда и происк в противность правого суда и указов от ответчиковой стороны во все время продолжалось, а мачеха их принуждена всего своего подлежащего имения лишиться и столько лет обиду терпеть»[243].

Свидетельством того, что над головой Дмитрия Михайловича сгущались тучи, был указ императрицы 19 декабря 1736 году московскому генерал-губернатору Салтыкову, одновременно выполнявшему должность руководителя Сенатской конторы и Московской конторы Тайной розыскных дел канцелярии, в котором Анна Иоанновна поручала своему дяде привлечь к следствию президента Вотчинной коллегии Александра Тимофеевича Ржевского, сына Голицына Алексея Дмитриевича, служившего судьей Московского судного приказа, президента Коммерц-коллегии и ее членов. Первый обвинялся в передаче Д. М. Голицыну экстракта жалобы вдовы Кантемир, а остальные — в незаконном переводе канцеляриста Камер-коллегии Лукьяна Перова из Москвы в Петербург, где мелкому чиновнику, состоявшему на государственной службе, поручалось вести частное дело К. Д. Кантемира и стоявшего за его спиной князя Д. М. Голицына. Указ, видимо, составляла опытная рука А. И. Ушакова, ибо он содержал наставления, свидетельствующие о профессионализме автора: Салтыкову велено поступать «секретно и осторожно», вызывая к следствию «одного по другому, чтобы они друг про друга не ведали, кто о чем спрашивай».

Завершил серию мер, направленных против Д. М. Голицына, указ 28 декабря 1736 года, обвинявший Сенат, что им решено дело по жалобе Настасьи Ивановны неправильно, и «Вышнему суду» предложено «взять ответы от каждого (сенатора. — Н. П.) порознь, а кто что будет ответствовать, того одному другому не сообщать и те свои ответы, не выходя из Сената, окончать»[244].

Особо допрашивали Д. М. Голицына. В его деле Перов выполнял такую же роль главного обвинителя, какую довелось выполнять Тишину в деле Долгоруких. Именно Перов снабдил «Вышний суд» уликами против Дмитрий Михайловича, и князю оставалось либо подтвердить их, либо отвергнуть.

Дмитрию Михайловичу предложили лично явиться в суд для дачи показаний, но он больше месяца страдал подагрой в такой острой форме, что был прикован к постели и не владел ни руками, ни ногами. По просьбе князя его интересы в «Вышнем суде» представлял младший брат Михаил Михайлович, которому он поручил ответить на вопросные пункты. «Вышний суд» просьбу Дмитрия Михайловича не удовлетворил и отправил для допроса в дом поручика Леонтьева. Узнав об этом, императрица пригласила к себе А. П. Волынского и через него передала словесное повеление суду, чтобы князь Дмитрий давал ответы в самом суде, после допроса отпускать его домой, а ответы объявлять ей, императрице. Караул к дому князя велела не ставить.

В помещение суда доставили немощного, страждущего тяжкой болезнью старика, которому перевалило за 70, для допроса, продолжавшегося с 10 утра до 6 вечера. После того как были прочитаны показания, князь Михаил Михайлович скрепил их своей подписью: «К сему допросу брата моего, тайного действительного советника и кавалера Дмитрия Михайловича Голицына, по приказу его, я, генералкригс-комиссар князь Михаил Голицын за болезнью в руках хирогратской, ныне руки приложить не может, руку приложил».

Измученный столь продолжительной процедурой допроса, князь Дмитрий Михайлович в раздражении произнес фразу, которую обвинители использовали в приговоре: «Когда б из ада сатана ко мне пришел, то хотя бы я пред Богом погрешил, однако ж и с ним бы для пользы своей советов от него требовал и принимал».

Начиная со 2 января 1737 года «Вышний суд» посвятил свои заседания только делу Голицына. 3 и 4 января все члены суда имели аудиенцию у императрицы. 7 января состоялось самое продолжительное заседание, с 6 утра до 7 вечера, во время которого составили обвинительное заключение, и в этот же день императрица подписала указ об учреждении «Генерального собрания», то есть суда, точнее, судилища над Голицыным. Заметим, в его составе не было ни одного немца — императрица оберегала их репутацию непричастности к террору.

«Генеральное собрание» подтвердило обвинения, выдвинутые «Вышним судом». Вина обвиняемого состояла в использовании услуг Перова, «закрывавшем неправость ответчикову ябедническими вымыслами по наущению Дмитрия Голицына». Стараниями Голицына Перов из канцеляристов был возведен в чин коллежского секретаря не за усердную государственную службу, а за «партикулярные услуги». Голицын упрашивал его продолжать участвовать в тяжбе зятя с мачехой и после вынесения Сенатом в 1736 году решения в ее пользу. Голицыны обвинялись в том, что принудили Перова совершить «дерзновенный» поступок — составить челобитную на имя императрицы.