На стенке акварель с изображением озера Лугано. Ну, или просто озера.

Белые легкие шторы, шелестящие на ветру, точно в фильме ужасов.

Дверь, ведущая на двухметровый балкон.

С балкона виден парк, окружающий больницу. Горизонта не видно. Только зелень деревьев и синева неба. Тюрьма, да и только.

Еще есть большая и чистая ванная из тех, где все предусмотрено для колясочников.

Чистенький мотель, но стоимость за ночь – как в фешенебельной пятизвездочной гостинице. Точнее, как неделя в такой гостинице.

Правда, пожаловаться потом никто из постояльцев не сможет.

Просто потому, что здесь нет никакого «потом».

В комнату заглядывает санитар (точь-в-точь Ральф Мальф из «Счастливых дней») и спрашивает на ломаном итальянском, все ли в порядке.

Я отвечаю, что да, хотя это не так.

Он говорит, что зайдет около семи и принесет ужин. Я спрашиваю, чем здесь кормят. Риторический вопрос. Я уже жду, что мне подадут больничную вареную курочку, пюре из пакетика и несвежий фруктовый салат.

Но к моему удивлению, ужин состоит из пасты в томатном соусе, жареной курицы с печеной картошкой и торта «Захер» со взбитыми сливками. Кто знает, быть может, они разработали гениальный способ убить меня путем такой кормежки?

Ральф Мальф улыбается и скрывается за дверью.

Мой палач очень мил. Это уже кое-что.

Я беру стул и ставлю его на балкон. Сажусь и дышу.

Вынимаю одноразовые контактные линзы, и окружающий мир расплывается и сливается. Зелень и небо перемешиваются и становятся одним целым.

Это мои последние линзы. Завтра я обойдусь. Уже не важно.

Открываю бумажный пакетик, который вручил мне Оскар. Он уже весь пропитался жиром. Содержимое мне хорошо знакомо. Пончик.

Оскар – особенный человек. Он не просто мой тесть.

Гляжу на сладкого друга.

От него сладко пахнет. Такой притягательный, почти эротичный запах.

Не важно, что о нем говорят. Все это неправда. Ну, или мне на это наплевать.

Первый кусочек – это лучше, чем секс.

Я долго пережевываю его. Медленно, стараясь прочувствовать каждую крошку.

Я ощущаю, как крупинки сахара тают на языке.

Пончик уже не свежий и слегка затвердел. Но все равно на вкус – точно пища богов.

Еще кусочек.

Полное отсутствие мыслей.

В голове пустота. Ящик без содержимого.

Только я и мой пончик.

Закрываю глаза.

Я наслаждаюсь пустотой, которая разливается по черепной коробке.

Я слышу море, точно прижимаю к уху ракушку.

И вдруг какой-то шелест.

Я оборачиваюсь.

Открываю глаза.

На решетке, справа от меня, примостилась птичка.

То есть, кажется, это птичка. Линзы-то я уже снял.

Я приглядываюсь, придвигаясь поближе.

Воробей.

Он с любопытством бесстрашно уставился на меня.

Я внимательно разглядываю его, щуря глаза, чтобы лучше видеть. Вы думаете, что это… но нет. Это не мой извечный сотрапезник. Это другой, похожий, но куда более веселый и гладкий воробей. Смелый туземец. А жаль. Если вы будете пересказывать кому-нибудь эту историю, скажите лучше, что это был тот самый воробей, что прилетал ко мне каждое утро в Риме. Так в конце истории проскользнет волшебная нотка.

Я отщипываю маленький кусочек, протягиваю ладонь, и воробей садится на палец. Он с удовольствием поедает жареные крошки.

А затем замирает, выпятив грудь, точно спрашивая меня «И это все, дружище?».

Но я не дам себя разжалобить.

Пончик мой, дорогая швейцарская птичка.

Новый нахлебник мгновенно понимает, что с меня больше нечего взять, и улетает, даже не поблагодарив. Я вижу, как он перемахивает через живую изгородь и исчезает. Мне бы так хотелось последовать за ним, оторваться от земли и лететь прочь от этого места.

Я встаю и смотрю вниз.

С балкона второго этажа даже не выпрыгнешь. Это полный бред.

Я доедаю пончик, облокотившись о решетку балкона.

Облизываю губы от сахарных крошек. На какую-то секунду я попал в рай, мгновенный и сладкий.

Я возвращаюсь в комнату.

Комкаю жирную бумагу и оглядываюсь в поисках мусорки, которой нигде не видно. Наверное, ведро в туалете. Оно стоит под раковиной, где ему, в принципе, и место. Я выбрасываю бумагу, и она отскакивает от края ведерка, прежде чем упасть внутрь.

Возвращаюсь в комнату и плюхаюсь на кровать. Достаю из кармана последнюю фотографию, которую я снял на «полароид». Наша счастливая четверка.

Кладу ее на тумбочку, достаю мобильник и листаю телефонную книгу до слова «дом».

Они уже добрались?

Но домой не звоню.

Я набираю номер Умберто.

– О, Лучио, привет! – отвечает он мне с притворной веселостью в голосе. – Я только что говорил с Паолой. Они уже дома, все нормально. А ты как?

Я надеялся, что этого вопроса не последует.

Я прошу задать другой вопрос. На этот не хочется отвечать.

Тогда он говорит:

– Как погода в Лугано?

Опять промах. Попробуй еще раз.

Наконец-то что-то пооригинальнее.

– Я прочел письмо, не устоял. Ты простишь?

Я и так знал.

– Да, все нормально, – взволнованно отвечаю я и несколько минут мы молчим. Я никогда еще не молчал в трубку. По крайней мере, не так долго. Никто обычно не молчит в трубку. Оглушающая тишина заменяет все те слова, которые мы никогда не говорили друг другу. Игра в молчанку по-взрослому. Умберто проиграл.

– Не беспокойся ни о чем… Я о них позабочусь, дружище.

Я знаю.

– Спасибо.

Это все, на большее у меня нет сил.

И наконец, прежде чем разговор переходит в тяжелую стадию, я говорю:

– Передай привет Арамису…

И кладу трубку. Телефон все еще у меня в руке.

Я знаю, что и Умберто сейчас так сидит.

В 19:00 прибывает «королевский» ужин, но я не в состоянии его съесть: паста переварена, курица какая-то подсушенная, а картошка точно резиновая. Я с радостью позволяю ввести себе добрую дозу обезболивающего. Я требую двойную дозу морфина. Хочется как следует выспаться, увидеть хороший сон, проснуться, и быть в форме.

Завтра 14 июля. И завтра для меня важный день.