Я пристально смотрю на своего друга, ведя ментальные переговоры, и прихожу к выводу, что детям отказывать нельзя.

– Да, конечно, я буду играть.

Девочки возвращаются к своему занятию. Я снимаю с себя пальто, а затем свитер, оставаясь в топе и джинсах, потому что во время игры с детьми с меня вечно сходит сто потов. Повезет, если сегодня мы будем играть только в салон красоты, а не в «пол – это лава».

Я беру такой же маленький стульчик, что и Леви, сажусь напротив него. Сразу же феи-стилисты окружают меня, начиная расчесывать волосы. Леви изучает взглядом мою зону декольте, плечи и небольшой участок оголенной кожи на животе между топом и джинсами. Несмотря на то что физического прикосновения нет, я каким-то образом могу представить тактильный контакт. Он все еще не отрывает глаз. В горле становится суше, чем в Сахаре, чего не скажешь о месте между моих бедер.

Боже, тут кругом дети. Андерсон, приди в себя.

– Необычный выбор цвета. – Я киваю на его руку с накрашенными ногтями.

– Говорят, популярен в этом сезоне. Но я хотел фиолетовый. Моей подруге он больше нравится. – По лицу Леви расползается его самая лучшая ухмылка.

Не надейся, Кеннет. Я больше не поведусь на это. Но почему тогда в животе что-то оживает?

– Не твоей подруге теперь нравится черный, – огрызаюсь я.

– Правда? Кажется, это говорит об обратном. – Он стреляет глазами в мое декольте.

Я опускаю взгляд и вижу слегка выглядывающее фиолетовое кружево бюстгальтера.

Ненавижу. Мое тело горит, как если бы меня засунули в печь. Гнев на него и на чертову реакцию своего тела из-за его взгляда и слов проявляется пятнами на коже.

– Иногда случаются ошибки.

Я поправляю топ, натягивая его чуть ли не до подбородка. Нужно было надеть скафандр, но кто знал, что этот человек действительно придет в гости к Оливии?

– Это правда, каждый из нас ошибается. Главное – уметь это признавать. Я ошибся, Аннабель Андерсон. И буду говорить это тебе каждый день, пока до тебя не дойдет. – Леви делает паузу, наклоняясь чуть ближе ко мне. – Что я. Никуда. Никогда. Не уйду.

Эта фраза четкая и отрывистая, как удары хлыста.

– Ты застряла со мной. И только тебе выбирать, как провести остаток нашей жизни. Можешь сопротивляться сколько хочешь, но я все равно буду рядом.

– Не дергайся! – ворчит Оливия.

– Простите, миледи, больше не повторится.

Леви занимает свое прежнее положение, но удерживает зрительный контакт.

Мне приходится прибегнуть к дыхательной гимнастике, чтобы не задохнуться и не свалиться с этого маленького стула к чертовой матери.

Я все еще ничего не ответила, но мой взгляд так и говорит: «У тебя ничего не выйдет». Леви отвечает таким же взглядом с такой же фразой. Из этой битвы мы выйдем либо мертвыми, либо женатыми. Других вариантов я не рассматриваю.

* * *

Мы плетемся по тротуару, не говоря ни слова. И как бы мне ни хотелось ударить себя по лбу за эти мысли, спустя шесть лет я все еще чувствую спокойствие рядом с ним, даже когда мы молчим. Так было всегда. В детстве, юности, теперь уже во взрослом возрасте. Я и Леви – это огромная диаграмма Венна[21], которая пересекается и пересекается, находясь в двух шагах от замкнутого круга.

Леви резко останавливается около кофейни и, попросив меня никуда не уходить, заходит внутрь. Спустя пару минут он появляется с двумя стаканчиками кофе, от которых в эту прохладную погоду идет пар.

– Я не стал завозить тебе его утром, так как знал, что мы увидимся.

Леви протягивает мне стакан и достает из кармана наклейку звезды. Я не успеваю даже среагировать, как он приклеивает ее мне на лоб, задевая кончиками пальцев кожу. Это мимолетно, но мне все равно приходится стиснуть зубы, чтобы не сделать судорожный вздох.

– Очень умно. Нам что, пять лет? – ворчу я, но мой внутренний ребенок хлопает в ладоши.

– Двадцать пять, к сожалению.

С каждым днем и его кофе, который ни разу не был мной выпит, выстроенная между нами стена потихоньку рушится. Поэтому я стараюсь как можно крепче цепляться мыслями за плодородную почву, удобренную годами боли. Леви Кеннет как колючий свитер: безумно раздражает, но перестать его надевать невозможно. Потому что он самый теплый и любимый из всех, даже если от него зудит вся кожа.

Мы двигаемся дальше, и впервые я делаю глоток купленного Леви кофе.

– Тебе придется возвращаться за машиной. Не нужно было меня провожать…

– Я пока что умею ходить. Колени вроде бы не хрустят и песок не сыпется. Мы не настолько постарели. – Он резко хмурится. – Прости, я не должен был…

– Прекрати. Не извиняйся за то, что у всех есть колени и они могут хрустеть. У меня это происходит чаще, но я справляюсь, – отвечаю я, поглаживая наклейку на лбу.

Господи, это так глупо. Но все же я ее не сняла.

– Как ты вообще смогла танцевать? Врачи говорили, что оно будет беспокоить тебя всю жизнь.

– Оно и беспокоит. Но с этой болью я могу жить, как и со всем остальным, – отрезаю я. Знаю, что ему тоже было трудно. Но мне так сложно перестать кусать его в ответ. – Прости, мне не стоило…

– Нет, ты права.

– Нет, черт возьми. Я не права. Перестань принимать вину за все на себя. Я добровольно решила ехать с тобой в тот день. Меня никто не заставлял. Я забыла пристегнуться. Я отвлекла тебя с этой гребаной бонусной картой от дороги. Можно вечно искать виновных в том, что случилось. Утопать в чувствах сожаления и страха. Только колено от этого не починится, моя матка не появится волшебным образом, а ты… – К концу речи я задыхаюсь оттого, что проговорила это все на одном дыхании. – А ты не бросишь меня в тот день.

Мы уже стоим около моей двери, Леви ничего не произносит, но я вижу сожаление в его глазах.

– Леви… – Я протягиваю руку, касаясь его щеки, и от контакта мы оба закрываем глаза. – Я не злюсь и не обижена. Правда. Просто я не знаю, что нам делать дальше. Как мне быть уверенной, что ты больше не уйдешь?

– Единственный вариант, при котором я тебя оставлю, – моя смерть. А я еще слишком молод. Поэтому, повторяя свои слова, скажу: ты застряла со мной, Аннабель Андерсон. Навсегда. – Он берет мою руку, проводя любимые линии на ладони, но по ощущениям они затрагивают самое сердце. Поцеловав каждый палец, не сводя с