В ходе короткого утреннего контакта с большим судном никто не успел его разглядеть. Даже не знали, вооружено оно или нет. Во время дневных перестрелок с берегом укрепления также почти не видели. Они оказались удачно вписаны в пейзаж и совершенно терялись на его фоне. Четких ориентиров не было, так что стрелять приходилось, целясь во вспышки ответного огня. Учитывая, что из-за минной опасности к батареям не подходили ближе, чем на двадцать пять кабельтовых, не удивительно, что разрушить их так и не смогли. Подводя итог, пришли к выводу, что после целого дня боев стали знать о противнике не намного больше.

Понимая, что от бедолаг-рыбаков большего уже не добиться, так же как и простым наблюдением с занимаемой позиции, Энквист распорядился отправить их на берег, надеясь, воспользовавшись этим предлогом, попытаться приблизиться и лучше рассмотреть японские оборонительные позиции.

Рыбаков пересадили в баркас, сразу взятый на буксир одним из катеров, уже сновавших вокруг и осваивавших район предстоящего ночного патрулирования. В катер подсели офицеры, назначенные в парламентеры-наблюдатели, и эта сцепка двинулась к западному берегу пролива, подняв белый флаг.

Но авантюрно-хитрый план сработал не полностью. Когда подошли на две мили, с батарей грохнул предупредительный холостой выстрел, а следом на невидимой до того на фоне скал и леса мачте затрепыхался на ветру флажный сигнал с приказом лечь в дрейф и ждать шлюпку.

В ответ с катера просигналили, что имеют на борту парламентера, и продолжили движение, до тех пор, пока с батарей не выстрелили уже боевым, аккуратно положив его перед носом, едва не обдав брызгами. И это с полутора миль! Похоже, наводчики у японцев не зря свой рис едят. Дальше лезть на рожон уже явно не стоило, и машину застопорили.

Совсем скоро увидели шедший вверх по проливу моторный катер, быстро приближавшийся к дрейфующему нашему. Когда японец подошел, отправленный в качестве старшего переговорщика флагманский штурман капитан второго ранга Де-Ливрон через переводчика объяснил прибывшему японскому офицеру, что хотел бы передать некомбатантов, попавших в плен в ходе боевых действий, чтобы избежать риска для них, поскольку бои еще явно не закончены.

Японский пехотный офицер в чине капитана, прибывший на переговоры, внимательно выслушал, учтиво поклонился, поблагодарив, но сразу возразил, что всех на катер забрать не сможет, на что Де-Ливрон предложил воспользоваться нашей шлюпкой, с условием ее возвращения после высадки всех пассажиров.

Японец снова поклонился и отдал какие-то команды, после чего на японское суденышко передали буксирный конец, и оно двинулось в обратный путь. Проследив его траекторию, удалось разглядеть в бинокли хорошо замаскированную небольшую пристань милях в двух ниже по проливу, за которой и скрылся катер с баркасом.

Смеркалось. Вскоре Де-Ливрон начал опасаться, что до темноты японцы не вернутся. Их стоянка явно затягивалась дольше, чем требовалось для высадки людей из баркаса. Только спустя полчаса, когда уже совсем стемнело, со стороны пристани показались едва видимые ходовые огни. На катере приготовились к бою, от-мигав ратьером на «Нахимова» и миноносцы, что видят противника.

С наших ближайших патрульных суденышек выпустили несколько осветительных ракет, на что сразу ответил фонарь с берега: «Высылаю шлюпку с парламентером». Одновременно и приближавшийся из пролива японский катер обозначил свое место сигнальной ракетой и зажженными ходовыми огнями. Все ждали в напряжении, опасаясь подвоха. Японцы, без сомнения, тоже.

Спустя четверть часа катер наконец добрался до места встречи. Тут выяснилось, что баркас японцы вернули отнюдь не пустым. В нем оказался японский доктор, сопровождавший четверых тяжелораненых наших солдат. Их раны были обработаны и перевязаны, явно не наспех, но сами они находились без сознания.

Тот же пехотный капитан пояснил, что в качестве ответного жеста доброй воли командир укрепленного района Таиродате майор Оита отпускает из плена этих храбрых воинов, получивших раны на поле боя. Сейчас они уснули под воздействием морфия, но вся необходимая медицинская помощь им уже оказана, и их жизни теперь ничего не угрожает. Для завершения переговоров и эвакуации раненых предоставляется час времени, после чего боевые действия будут продолжены и все русские суда в японских водах, не пожелавшие убраться восвояси, уничтожены. От себя капитан добавил, что он горд тем, что ему выпало сразиться с таким отважным и благородным противником. После чего снова передали буксир, доктор пересел в японский катер, они опять поклонились и отбыли.

Де-Ливрон, закончив политесы, приказал возвращаться к «Нахимову». Весь обратный путь он зарисовывал то, что успел увидеть, примостившись возле котла, где имелось освещение, при этом прислушиваясь к тихому бурчанию кочегара. Тот, поглядывая за корму на матросов, хлопотавших в баркасе возле раненых, матерился сквозь зубы:

– Отпускают оне героев ранетых, да ишо и кланяются, как же. Лицемеры! Ежели оне верх беруть, так прям херувимы, хоть под икону сажай да крестись на них. А чуть по сопатке получили, сразу звереють, азиаты! Сказывал мне кум, как на Сахалине офицеры ихние «шалили». Про то во всех газетах писано. И здесь теперь скольких солдатиков, живых ишо, хоть и подстреленных, поди зарезали со злости, не скажуть ведь никому. Психи, право слово. У-у-у макаки желтопу-зые!

«Лицемеры», «азиаты» и «психи», причем произнесенные абсолютно правильно, в этом монологе с «уть-ями» да «ють-ями» и «оне» с «ишо» звучали совершенно инородно, но в то же время употреблены были без запинки, явно не впервые. Где и набраться-то успел таких слов. Хотя, впрочем, после начала интенсивной боевой подготовки уже почти год назад, когда в довесок ко всему появилось еще и требование обучить грамоте нижних чинов, удивляться нечему. Читать на эскадре теперь умели все, и читали запоями, делясь друг с другом прочитанным. Кто ж знает, что подвернулось под руку матросику или знакомому его, пока в лазарете с чирьями или еще с чем валялся. Газета какая или книжонка по медицине, философии, истории или экономике. Лишь бы не политика, хотя и таких хватало. Зато теперь втолковывать любую мелочь не приходилось. Читай, братец, вот здесь вот, потом спрошу – расскажешь, а я покажу, что к чему. Так быстрее получалось, хоть канцелярия и взвыла поначалу, пока типографски печатать это все не наладились.

А «зарисовки» продвигались не очень. В вечерних сумерках с болтавшегося на волне довольно далеко от берега катера многого разглядеть, естественно, не удалось. Тем не менее стало ясно, что отряд контр-адмирала Энквиста имел дело с капитальными бетонными или каменными укреплениями. Часть их оголило близкими разрывами, разбросавшими грунт и открывшими брустверы и капониры. Наблюдатели насчитали четыре позиции нового типа под орудия среднего калибра и шесть по 76 миллиметров.

Чуть севернее них располагались более простые деревоземляные сооружения противодесантной батареи из восьми мелких скорострельных пушек, достроить которую в каменном виде, судя по всему, просто еще не успели. Заготовленный обтесанный камень лежал стопками прямо среди двориков.

Кроме того, с катера видели что-то, похожее на бакены или буйки, скорее всего, обозначавшие границу минного поля или проход в нем под самыми жерлами пушек. Это казалось вполне логичным. Именно там и должен был быть вход в залив для больших судов, если, конечно, заграждение не из инженерных мин. Хотя не исключалась и простейшая военная хитрость. Теперь уже было что доложить начальству. День простояли, оставалось еще ночь продержаться.