Однако шутки здесь неуместны.

После прибытия командующего и члена Военного совета на борт линкора валом повалили офицеры штаба флота и управлений. По вызову оперативного дежурного флота к борту аварийного линкора были направлены дежурные средства АСС. С крейсеров, стоявших на рейде, были направлены аварийные партии, в госпитале экстренно шла подготовка к приему 500 раненых. По воспоминаниям участников этих событий, в районе правого трапа линкора царила необычная для боевого корабля суета и неразбериха, возраставшая по ходу прибытия очередных групп начальников и очередных аварийных партий с крейсеров.

Самым странным и труднообъяснимым было то, что командующий, оставаясь на юте, организовал там нечто подобное палубной, или «полевой» (?) Ставке, — принимал доклады, отправлял посыльных, грозно распекал подчиненных. Если в первые 10–15 минут после прибытия на линкор это явление можно было объяснить незнанием обстановки, то нахождение командующего с многочисленной свитой на том же юте вплоть до переворачивания линкора, последовавшего через полтора часа, для людей, знакомых с основами корабельной организации и инструкциями по действиям экипажа в режиме боевой или аварийной тревоги, представляется уже не странным, а диким. Казалось бы, что, изображая кипучую деятельность, командующий своим ближайшим подчиненным находил достойное (?!) применение. Начальник штаба флота контр-адмирал Чурсин, перейдя на буксир, контролировал подход портовых спасательных средств и со стороны оценивал состояние аварийного линкора, врио командующего эскадрой контр-адмирал Никольский выполнял функции старшего порученца, доводя требования командующего до непосредственных исполнителей. В аналогичный «управленческий» режим включился командир дивизии крейсеров контр-адмирал Лобов, по своей инициативе прибывший на линкор следом за аварийными партиями с крейсеров, стоявших на рейде. Но даже на фоне этого искусственно созданного бедлама при желании можно было объективно оценить ситуацию и принять радикальные решения.

Оправданий этим действиям командующего не было и быть не может.

В этой связи вполне закономерны обвинения Пархоменко со стороны председателя Правительственной комиссии, о которых еще пойдет речь.

Для многих участников и свидетелей происходящих на линкоре событий, знавших Пархоменко как несдержанного, вспыльчивого, но волевого и смелого человека, эти его действия так и не нашли разумного объяснения. А ведь именно они, эти действия, а вернее — бездействие на фоне агрессивной суеты, стали первопричиной грядущей катастрофы линкора и гибели большей части его экипажа. Уже только один факт присутствия на аварийном линкоре командующего стал причиной паломничества начальников разного уровня, в большинстве своем не имевших прямого отношения к процессу организации борьбы за живучесть на терпящем бедствие корабле. Первопричиной этого безобразного явления был не только страх ответственности потерять свой пост или лишиться должности, но и стадный инстинкт, свойственный чиновникам. Если бы по флоту была объявлена тревога или хотя бы прошел сигнал о повышении готовности, то вся начальствующая свора, выполняя жесткую служебную инструкцию, прибыла бы по местам службы, произвела бы доклад по установленной форме и ожидала бы руководящих указаний. Но решение об этом должен был принять командующий флотом. И решения этого он вовремя не принял.

В процессе работы Правительственной комиссии был осужден поступок начальника политуправления флота Калачева, покинувшего линкор вместе со своими ближайшими советниками. Если взглянуть на обстановку объективно, то контрадмирала Калачева за этот поступок следовало поощрить — ему следовало в приказном порядке увести с линкора еще с десяток бездельников, вносящих суету в и без того трагическую обстановку.

В случае объявления тревоги по флоту на линкор срочно бы устремились офицеры и мичмана экипажа линкора, находившиеся на берегу, в то время когда часть их подчиненных погибла или получила ранения от взрыва, а остальные, конкретно рискуя жизнью, боролись за спасение корабля, терпящего бедствие.

Стоит ли напоминать о том, что за несколько часов до нападения на СССР гитлеровской Германии по главной базе Черноморского флота всеми средствами оповещения была объявлена боевая тревога, и моряки, прибывшие на свои корабли и береговые части, смогли успешно отразить налет вражеской авиации. Видимо, и война нас не многому научила.

Если бы в ту трагическую для флота и Севастополя ночь завыли бы тревожные сирены, не смогли бы старпом Хуршудов и замполит Шестак найти объяснения своего прибытия на линкор через полтора часа после взрыва. Да и остальным офицерам и мичманам линкора, не прибывшим на корабль по сигналу боевой тревоги, пришлось бы держать ответ не только перед своей совестью, но и давать объяснения следователям военной прокуратуры. Как следует из воспоминаний бывшего начальника разведки эскадры, тревога на кораблях эскадры была объявлена с большим опозданием, а готовность противодиверсионным силам и средствам была объявлена после опрокидывания линкора.

Капитан 3-го ранга Никитенко, дежуривший в тот день по кораблю, не смог внятно объяснить адмиралу Горшкову, почему с большой задержкой и исключительно выборочно направлялись оповестители, в задачу которых входил вызов на корабль офицеров, находившихся на берегу. Практически этот очень важный элемент повседневной корабельной организации, призванный обеспечить боевую готовность корабля, был, попросту говоря, «завален на корню».

Мы рассмотрели с вами один из примеров, когда явные недоработки общефлотской организации «органично» сочетались с недостатками повседневной организации на линкоре.

Не меньшую опасность таила общефлотская практика планирования отпусков командиров кораблей и наиболее ответственных командиров боевых частей в конце календарного года, накануне начала традиционного для флота нового «учебного» года, начинавшегося в декабре. Именно в этом причина того, что на «Новороссийске» одновременно оказались в очередном отпуску командир корабля, старший механик, старший артиллерист и старший связист. Это я к тому, что, «спуская всех собак» на Пархоменко и Никольского, членам Правительственной комиссии целесообразно было бы проанализировать административно-организационную деятельность всего аппарата Главкомата ВМФ, а не только главкома адмирала Николая Герасимовича Кузнецова.

Учитывая высокую должность Виктора Пархоменко, либо из каких-то других соображений, при опросах его Малышевым отсутствовала стенографистка; в этой связи особый интерес представляют воспоминания бывшего главного штурмана Митрохина, общавшегося с командующим в первые дни после катастрофы.

«Когда в комиссию был приглашен командующий ЧФ вице-адмирал В.А. Пархоменко, то накануне я по его просьбе ознакомил его с планом Севастопольской бухты, чтобы подготовиться к разговору с Малышевым. Малышев задал Пархоменко много вопросов, но основные из них касались двух проблем: почему командующий ЧФ не принял решения с помощью “горячих машин " выброситься на мель и на каком основании командующий вместе с инженер-механиком Ивановым посчитали, что “ниткой угрозы гибели линкора не существовало”. На первую группу вопросов Пархоменко неоднократно отвечал фразой'. “У меня даже мысли не возникало, что линкор может погибнуть. В этом меня убедил и начальник Технического управления Иванов ”. На вторую группу вопросов Пархоменко с раздражением ответил Малышеву: “Товарищ председатель комиссии, для того, чтобы ЦКБ в составе нескольких десятков высококлассных специалистов смогло обосновать мнение о неизбежности гибели линкора при таких повреждениях, потребовалось больше двух суток, а у меня с Ивановым не было и нескольких часов”. После этого Малышев пытался выяснить, кто же командовал линкором с момента взрыва и до его опрокидывания? Пархоменко заявил, что в командование кораблем не вступал, а свои распоряжения и указания передавал помощнику командира Сербулову, а с прибытием на корабль старпома Хуршудова — старпому» (Митрохин. Воспоминания. С. 121).