Медведь – крупный, могучий самец с блестящей черной шерстью– стоял перед ним во весь свой огромный рост, свесив голову, глядя исподлобья икак-то скособочась на правую сторону. Он более не казался безжизненной тушею –напротив, в нем чувствовалось огромное напряжение, которое то и делопрорывалось нетерпеливой дрожью, словно он порывался броситься на беззащитногочеловека, поймать его, заломать, однако в последнее мгновение сдерживался… и,как это ни удивительно, сдерживали его именно крики совы.

Наконец медведь помотал головой и отступил, как бы даваязнать человеку, что не набросится на него. При этом движении что-то громколязгнуло; князь Федор опустил глаза и увидел, что правая задняя лапа зверясхвачена капканом.

* * *

– Да мы ж видели его вчера, барин-князь, помните? – задышалсзади в шею Савка, оказывается, не отступавший ни на шаг, мигом смекнувший, чтоопасности нет, и теперь старательно делавший вид, будто и не думал помирать состраху. – Вчера, на перекате, ну, вспомнили?

Ну конечно, князь Федор помнил, как они с Савкою наблюдаливчера на перекате медвежью рыбалку. Только собрались спуститься к воде, какпоявилась на берегу громадная глыба: округлые бока колышутся от жира, спинашироченная, как стол. Жиру в пахах у него было запасено так много, что ногираскорячивались.

Ветер дул от реки, поэтому, не подозревая о присутствиилюдей, верзила сразу пришлепал на перекат, где воды ему было чуть вышещиколотки. Тут он замер, и вся жизнь в нем словно бы замерла, кроме глаз, устремленныхв гладкую полосу спокойной воды накануне переката.

Он ждал минуту, две, три…

– Уснул никак? – проворчал в своем укрытии Савка,раздосадованный, что их рыбалка откладывается, но тут же в шум переката вплелсячастый плеск – будто град пошел, а водяная рябь заколыхалась так густо, что наднею заиграло всеми цветами множество мелких радуг.

Медведь напружинился, подался вперед…

Косяк сельди штурмовал перекат. Воды было мало, рыбаисступленно ломилась между камнями. Вот серебро кипящей воды и рыбьих боковобволокло черную неподвижную тушу со всех сторон – и медведь словно бывзорвался! Теперь это была не сонная глыба – воплощенное неистовство. Онпрыгал, хватал рыбу зубами, швырял ее на берег или прижимал задними лапами ккамням, а передними к туловищу. Садился на нее, раздавливая прямо в воде, сновавскакивал, терял пойманных, ловя вместо них других, гонялся за уплывающими иубивал их шлепками страшной силы, мгновенно откусывал головы…

На несколько мгновений, чудилось, все звуки в мире былизаглушены грохочущим плеском взбаламученной воды, но вот косяк разметался иперекат утихомирился. Медведь деловито осмотрелся, догнал медленно колышущихсяна поверхности воды оглушенных и пронзенных его когтями рыбин, вышвырнул их наберег. Казалось, он даже исхудал за эти секунды: то ли от исступления охоты, толи просто-напросто намокшая шерсть плотнее прилегла к телу. Выбрав самогокрупного, сверкающего перламутром самца, медведь начал есть его тут же, наперекате, поглядывая на свой улов, наваленный на берегу. Вот одна из рыб, ещеживая, подпрыгнула и скатилась в воду; извиваясь, поплыла было от берега, номедведь, с сельдью в зубах, догнал ее, пришлепнул и выбросил из воды. Вылез наберег, шумно отряхнулся, собрал добычу в кучу и пристроился рядом, отправляя впасть одну за другой. Съел, на взгляд, не меньше пуда, оставшуюся мелочьприсыпал галькой, плавником, полежал немного в сытой истоме, не обращаявнимания на новые косяки, преодолевающие перекат, и ушел в лес, лениво ковыляяи косолапя, являя собой самоуверенную невозмутимость грубой силы…

И вот теперь этот самый великолепный медведь скованчетырехугольной челюстью капкана, беспомощен, обездвижен, и его широколобаяскуластая морда, иссеченная шрамами, с подслеповатыми глазами и желтымикончиками клыков, являет на себе выражение одновременно злобное – и до смешногопокорное, беспомощное.

– Эта, как она, Ульяна Степановна [69], совушка-вдовушка,разумная головушка, нас на добычу навела? Бей зверя в лоб, бери его голымирученьками?! – восторженно возопил Савка и тут же философски добавил: – Ну чтож, какие звери нас едят, каких мы едим… Стреляйте, барин!

Однако Федор только плечом повел, не отводя глаз от совы. Онмог бы поклясться, что от Савкиных слов в ее круглых глазах промелькнуловыражение ужаса – совершенно человеческое выражение! С необычайным проворством,легче синички она сорвалась с ветки и, растопырив крылья, повисла передмедведем, словно загораживая его от людей, а потом опустилась на землю ипринялась долбить своим крючковатым клювом тяжелую железину, вцепившуюся в лапузверя.

Стукнет раз, два – и повернет голову, и поглядит на Федора.Стукнет – и поглядит, и мотнет головой, словно зовет…

Яснее и словами не выскажешь!

Федор шагнул вперед – и Савка охватил его железным кольцомрук.

– Не пущу! – зашипел в ухо. – Хоть убейте! Вот сперваубейте, а потом идите, делайте над собою, что захочется. Только помыслитенаперед, что с нею станется, с княгиней нашею, без защитника!

Савка и сам подивился собственной смелости, но добилсясвоего: барин замер.

Слова эти ударили Федора в самое сердце, и он беспомощноуставился на сову, словно призывая ее признать Савкину справедливость. А та,наклонив голову набок, чудилось, вслушивалась в человеческую речь… потом повеласвоей ушастой, мохнатой головой, растопырила крылья и взлетела – нет, медленновзмыла ввысь и принялась тихо-тихо летать перед мордою медведя: туда-сюда,вверх-вниз…

Все вдруг стихло в лесу, даже кипенье верховика в листве. УФедора отяжелели веки; за спиной громко, с подвывом зевнул Савка – и, словнозаразившись, разинул багровую пасть медведь, зевнул тоже с подвывом – гул пошелпо притихшему лесу; узенькие звериные глазки постепенно зажмурились, головапоникла. Многопудовая туша осела, как рыхлый сугроб, завалилась на бок. Смешно,по-детски раскинулись когтистые лапищи, голова запрокинулась – и раскатистыйрев прокатился по округе. Князю Федору понадобилось некоторое время, чтобысообразить: это не рев, а храп!

Сова вновь опустилась на землю, вновь постучала клювом покапканьей челюсти, глянула искоса… Глаза ее снова смотрели вполне осмысленно, счеловеческим выражением, однако теперь это было – лукавство.

Конечно, когда медведь заснул, не стоило никакого трудаосвободить его лапу. По счастью, на ней осталась только рана, кости непереломало, хотя страшные зубы были рассчитаны именно на это.