Она сидела на полу, у ног отца, вся сжавшись и прильнув кнему, а он жестом, полным странного, щемящего отчаяния, касался ее пышных,вьющихся волос, заплетенных в косу, обернутую вокруг головы. Маша глядела вникуда огромными, расширенными глазами, казавшимися особенно темными на этомисхудавшем, печальном лице.

Князь Федор рванулся вперед, простер руки – схватить,прижать к себе, чтобы никогда больше не отпустить, не разлучиться! – иотпрянул, по локоть окунувшись в студеную воду. Лицо Марии исчезло в темнойглуби.

И он вспомнил… вспомнил, что уже видел все это во сне.

* * *

Многое он пережил, много страдал по воле рока и сам себятерзая, но, чудилось, не было у него в жизни минуты горше.

Хриплое рыдание вырвалось из груди – эхом отозвался из углаизнемогший от сострадания верный Савка. И Федор вспомнил, где он, что с ним икто с ним.

Повернулся к Сиверге:

– Помоги! Дай мне ее! Спаси мою жену, как я твоего мужаспас.

Она глядела в его глаза – нет, она впилась в его глаза, какбудто хотела душу разглядеть до самого дна. Однако и сама сделалась открыта, исреди вихрей всемогущества и власти, кипевших в ее взоре, князь Федор увиделмглу печали.

– Что ты хочешь? – спросила Сиверга.

– Увидеть ее! Сейчас! – выкрикнул он отчаянно, и Сивергаотвела взор так внезапно, что князь Федор даже пошатнулся, словно рвался вкакую-то дверь, а та вдруг отворилась – и он лишился опоры.

Теперь Сиверга смотрела в тайгу. Резко стемнело, и синиетени деревьев забились под ветром.

– Заходи, будь хозяином! – позвала Сиверга, и ветерпослушался, ворвался, закружился в избушке смерчем, вздымая шкуры, наброшенныена пол и на ложе, вороша сухую траву, дергая, поднимая полы одежды, ерошаволосы. С каждым мгновением он дул все сильнее – в избушке его становилось всебольше, там уже было тесно людям, и в конце концов бесцеремонный гость выдавил,вытолкал хозяев наружу.

Но и тут было не легче! Ветры набегали со всех сторон;ласковые, теплые, рвали с людей одежду, трепали волосы, гладили шею, плечи,сушили и опаляли губы. Деревья так и плясали вокруг, размахивали ветвями, точнопьяные, шумели на разные голоса. Цветы, травы льнули друг к другу, словно змеи,танцующие под колдовские мелодии, источая дурманные ароматы…

«Иванова ночь! Неужто нынче Иванова ночь? – вспомнил князьФедор. – Неужто и здесь, на краю света, она всевластна?»

Божество не спрашивает, когда и где являться, в какой срок.Оно приходит – и подчиняет своей страсти все вокруг!

Среди деревьев мелькали тени. Олень гнал свою важенку, а онаметалась от дерева к дереву нервными, томительными прыжками, словно неспасалась бегством, а искала места, где сладостнее отдаться победителю. Волкстелился по траве, и волчица, роняя перед ним капли своего желания, обернулась,протяжно застонала… призывным огнем блеснули глаза. В вышине слышалисьстрастные птичьи клики, и перья сыпались на землю, пока объятая любовным огнемпара спешила скорее коснуться земли, чтобы наконец утолить свой пыл. Тонкие,тревожные голоса раздались в глубине леса, приблизились, и перед домомочутилась стайка молоденьких вогульских девушек. Их узкоплечие, широкобедрыетела были обнажены, и листья, трава прилипли к смугло-бледной коже, влажной отпота. Резко запахло мускусом, женским нетерпением… чудилось, меж их ногструятся белые ручейки, словно у собак во время течки.

Завидев мужчин, они замерли, но испуг был непрочен ипризрачен, словно предутренняя дымка. Взоры их горели, груди тяжело вздымались,не то от быстрого бега, не то от страсти; тонкие крики безотчетно вырывалисьизо ртов.

Ответный крик-стон послышался рядом с князем Федором. Онпокосился – и отпрянул изумленно: Савка! Савка исступленно рвал на грудирубаху: ноздри раздуты, дыхание тяжелое, хриплое, глаза безумные… И вдруг,испустив протяжный, страстный вой, простирая руки, он огромным, оленьим скачкомодолел поляну и оказался рядом с девушками. Но они были проворнее, они прянулив лес за мгновение до того, как жадные мужские руки схватили их всех сразу. Созвериной прытью Савка вломился в чащу, и долго еще шел по тайге гул и треск: тоСавка гнал вогулок. Так дикий жеребец гонит стадо своих кобылиц, еще не зная,которую из них покроет первой, но каждая ждет его нетерпеливо.

Обезумевший Савка, чудилось, унес с собою весь шумразгулявшегося ветра, треск ветвей и грохот столкнувшихся в небесах туч, итишина воцарилась вокруг – влажная и благоуханная тишина.

Князь Федор огляделся, еще во власти этой пылкой ночи.Желание томило его, и был один миг, когда слепое естество едва не повлекло еготем же путем, что и Савку. Но это было мгновение, которое тут же истаяло, ибоединственный и незабвенный образ, составлявший весь смысл его мечтаний ивожделений, вновь властно завладел всем его существом. Смотреть в этипотемневшие от страсти глаза, ловить томные вздохи с этих нежных уст, наполнитьчаши ладоней живым огнем ее затвердевших от страсти грудей, шептатьбеспрестанно: «Я люблю тебя!» – и беспрестанно слышать в ответ: «Люблю, люблю…»

– Люблю, люблю! – стонала она в его руках, и, не веря своимглазам, князь Федор стиснул прильнувшее к нему тело.

Как?.. Она, Мария! Здесь! Ее глаза, ее губы, ее теплый,родной, бесконечно любимый запах!

Нет, не может быть!

Она – здесь, в лесу? Но как?.. Да не все ли равно? Не все лиравно, ветры ли Сиверги принесли ее сюда, деревья ли забросили на ветвях своих,молнии ли соткали ее образ из своего призрачного сияния? Она живая, она теплая,она рядом с ним, и страсть их занялась в одно мгновение, и одежды их, чудилось,сгорели бесследно на распаленных телах.

Они рухнули в траву, исступленно целуясь, и Федор, какбезумный, хватал и мял ее тело, все еще не веря, что она здесь, с ним.

Маша покрывала поцелуями его плечи, вонзала ногти в спину –и он тихо, хрипло стонал от счастья. Оба слишком истомились вдали друг отдруга, им было не до нежных, долгих ласк. Стремление к слиянию напоминалосмертельную схватку. Стиснув коленями его бедра, она вдруг резко повернулась иперекатила его на спину. Его раскинутые руки вцепились в траву, рванули еевместе с тяжелыми комьями земли, тело выгнулось дугой – и все томление, весьпыл, вся затаенная любовь изверглась в ее лоно такой мощной струей, что оназакричала в исступлении, терзая пальцами его до безумия, до изнеможения, встремительной скачке своей снова и снова пронзая себя до самого сердцараскаленным орудием страсти.