Он проснулся… нет, очнулся от долгого обморока, потому чтоплечо, на котором сладкой тяжестью покоилась ее голова, остыло под слабымночным ветерком. Приподнялся, сел. Голова легкая, словно воздухом пронизанная,в ушах звенит. Встряхнулся, потер глаза, огляделся. Ничего не видно во тьме,только стволы берез смутно белеют при свете звезд. Звон утихает, медленноудаляясь. Что-то светлеет поодаль… какое-то бледное пятно плывет, чудится, некасаясь травы. Федор вскочил, сторожко вглядываясь, и тут взошла луна, и онувидал, что Мария, обнаженная, волоча за собою свое черное платье, медленно,чуть покачиваясь, идет среди деревьев, удаляясь от него.

Князь Федор вскочил, готовясь позвать, догнать – и кликзастрял у него в горле. Мария качнулась так, что Федору показалось, что онасейчас упадет. У него вдруг стало двоиться в глазах: одна Мария так и стояла,странно нагнувшись в стороне, а другая шла и шла вперед, сопровождаемая этимнездешним мелодичным звоном.

Федор ринулся вперед, но на том месте, где только что стоялаМария, уже никого не было. Он схватился за ствол ближайшей березы и ощутилладонью некие черты. Имя возлюбленной! Когда, предаваясь унынию и тоске, бродилон по тайге, то здесь вырезал его. Он выкрикнул это имя; женщина, чье светлоетело мелькало впереди, от неожиданности заметалась из стороны в сторону,вскинула руки, торопливо натягивая на себя платье. Лунный луч блеснул натускло-красной ткани, звон стал оглушительным…

Федор пробежал еще несколько шагов, схватил женщину заплечи. Она повернулась – и он очутился лицом к лицу с Сивергой.

* * *

Он чувствовал это, теперь ему казалось, с первого мгновенияее терпкого поцелуя; в каждой ласке было что-то чужое… дурман, морок,оцепенивший его рассудок, но обостривший чувствительность. И все же он, какбезумный, искал вокруг глазами Марию – ведь это же ее желал, ее обнимал! Можетбыть, она еще бредет где-то по лесу, полухмельная от их любви? Но нет! Ее образбыл сорван, как износившаяся одежда, и отброшен обратно в те таинственныебездны, откуда был извлечен, чтобы… o господи, чтобы осталась в лесу прогалина,где трава примята и вырвана с корнем, как будто стадо звериное удовлетворялоздесь свою похоть. Князь Федор застонал, и в глаза его близко глянули черныелукавые очи. Все слова, которые он хотел сказать, замерли.

Что толку винить ее? Язычница, дикарка, тудин. Разве еевина, если он так мечтал о другой, что принял за нее первую попавшуюся? Однаколовко же она скинулась Марией, ох как ловко! «От одежд исходит моль, а от жен –лукавство женское», – вспомнилось вдруг старинное изречение. Лукавство! Вот ужправда. Его передернуло от воспоминаний, и слезы навернулись на глаза, боже,как льнул он к ее губам, тем единственным в мире… Горло перехватило. Сколько жеу нее мужей, у Сиверги? Медведь, кто еще? Теперь и он. Как она посмела?! Нет.Только он виновен. Снова и снова он.

– Ты хотел ее видеть – и увидел, так, да? – спросилаСиверга, заглядывая ему в лицо.

– Не так, нет… – глухо обронил Федор, отворачиваясь.

– Чего же ты хотел? – Она чуть надулась, явно обиженная темпренебрежением, с которым он избегал ее взгляда. Сладкие судороги недавнегонаслаждения еще играли в ее теле, и горько было видеть, что русский пришелецгонит от себя память об этих дивных ощущениях. Смутная ревность вспыхнула в еесердце – ревность к серым глазам, и мягкой, темно-золотистой волне надо лбом, илегкой кудрявой прядке над ухом, и розовым, как мальва, губам. Как расцвело,как засияло белое, бледное лицо бывшей царевой невесты при одной мысли об этомпонуром человеке, который сейчас стоит перед Сивергой обнаженный и равнодушный…и она ему нужна не больше, чем звон ее бубенчиков.

– Я ей тоже показывала тебя, – мстительно молвила она – иотшатнулась, когда он обернулся и ударил взглядом в ее лицо:

– Где? Когда? Как?! – Хриплый голос оборвался почти зверинымрыком, и у Сиверги, среди мужей которой были вожак-олень, орел и медведь, вдругподогнулись колени, ибо ветер судьбы, единственный не боявшийся ее угроз,коснулся ее лица вместе с воспаленным, гневным дыханием этого светлоглазогочеловека, который ненавидел ее.

– Нет… нет, не так, – торопливо пробормотала она. – Простоона тебя увидела на закате… увидела. Но она придет ко мне и будет просить оновой встрече.

– Что? – Он надвинулся, навис над ней, и Сиверга, котораяумела быть вровень с самыми высокими кедрами, когда хотела поймать за хвост ветер,почувствовала, что стремительно уменьшается и вот-вот сделается малойтравинкой, испуганно прильнувшей к земле.

– Клянусь, – прошептал он, – клянусь тебе, что если тыпосмеешь еще раз… с ней… Я сам пойду к ней, сам, а если ты помешаешь, я убью имедведя, и тебя. Клянусь богом!

Сиверга кивнула, не в силах больше говорить, ибо знала, чтоон сделает это.

Сиверга правду сказала – Бахтияр выбрался из трясины живой иневредимый и к вечеру заявился домой как ни в чем не бывало. Маша бояласьглядеть на него и все льнула к отцу, однако Бахтияр, к ее великому облегчению,куда-то ушел весьма поспешно.

Вечер проходил как обычно – в тишине. Сашенька читала вслух«Вертоград многоцветный» – книгу, где были собраны изречения отцов церкви;Александр Данилыч не то слушал, не то витал в размышлениях. Брата Александра,который всегда портил эти тихие вечера своими злобно-тоскливыми репликами,почему-то не было; и Маша, устроившись, по обычаю, у ног отца, всецело отдаласьпокою, воспоминаниям.

…Теперь она знала о нем все. Та свадебная ночь их была такбыстра и волнующа, что Маша помнила лишь звездные хороводы, вспыхнувшие переднею в самые сладостные, самые вершинные мгновения, и глаза возлюбленного,исполненные любви и сверкающие ярче всех звезд небесных. Нынешняя же встречанаконец открыла ей сокровенную тайну того, что случается между мужчиной иженщиной, которые созданы друг для друга и которых не смогла разлучить дажесмерть.