Что-то вдруг словно обрушилось в голове, сердце сжалосьгорячо и больно. Он всегда знал, всегда подозревал: мало того, что мы все живемсреди тайн и чудес, – бывают такие состояния души, когда она, как бы переступаяграницы тела, получает дар предчувствовать, иногда даже и предвидеть грядущиесобытия, и в свершившемся видеть не только внешнюю сторону, а всю глубину, всюсокровенную тайну. Теперь с ним настало такое.

Капкан на медведя. Медведь в капкан попался…

На глаза нашла пелена, потом отступила.

– Сова… Ты – сова!

– Сиверга! Сиверга!.. – отозвалось эхо.

* * *

– Сиверга… ведьма! – стонал чей-то голос вдали.

Федор огляделся, с трудом собирая вокруг себя расползшийсямир. Увидел, что они – все трое, и эта… женщина в красном с ними – сидят нашкурах в их с Савкою жилище, но хоть убей, князь Федор не мог вспомнить, когдаи как они сюда попали.

– Ведьма… – А, да это Савка обморочно стонет, причитая: –Господи, помилуй и спаси нас от чертовой шаманки!

– Я не шаманка! – горячо возразила Сиверга. – Я не шаманка,нет. Я тудин.

– Тудин, – глубокомысленно повторил князь Федор. – Понятно.Конечно, ты – тудин. Не шаманка. Тудин.

– Чертова сила! – причитал Савка.

Сиверга засмеялась – ее колокольчики тоже пришли в движение:

– Вот я тебе расскажу. Человек может и не родиться шаманом.Но приходит к нему дух – и заставляет служить себе. Дух говорит вместо него,видит вместо него, камлает вместо него. Дух заменяет его душу. Это… слишкомсильно. Это не для женщины. Надо отдать духу все… всю себя. Это больше, чемлюбовь. Любовь тоже надо отдать духу, а я не могу. Быть шаманом – это каждыйраз смерть и жизнь. Нет, о нет, я не шаманка. Я – тудин! У тудин тоже есть дух,но это дух-охранитель, этугдэ, как у русских ангел-хранитель. Он ведет, онподсказывает… он рядом, позади, впереди, но не в тебе. Понимаешь? – Она гляделана Федора, чуть приподняв брови. Брови были тугие, черные, круто выгнутые,словно луки.

– Понимаю, – едва выговорил молодой князь. Вдруг стало сухово рту. В этой женщине кроется какая-то опасность, он сразу почуял! Опасность вэтой переливчато-смоляной головке, тугих бровях, налитых губах, стремительных взглядах,которые он ощущает как прикосновение… опасные прикосновения! – Понимаю. И чтоже ты хочешь от меня, тудин?

– Я? – опять взлетели брови. – Нет. Это ты хочешь… от меня.

Заминка была едва заметна, однако сердце Федора успелосорваться в бешеный бег от самого звука ее слов: «Это ты хочешь… хочешь…хочешь…» Сейчас ему больше всего на свете хотелось перекреститься – и развеятьнаваждение, от которого судороги опоясывали тело, и все в нем рвалось,мучилось, восставало… желало невозможного!

– Это я тебе нужна! Я – Сиверга, гроза ветров!

– Ты разгоняешь ветры и тучи? – проговорил князь Федор,вспомнив баснословных славянских облакопрогонников, но Сиверга пренебрежительномахнула рукой:

– Это ничто! Моя жизнь – совсем другое. Разве ты не понял? Яведь тудин! Как сказать… я умею видеть, я знаю… я могу все, что хочу я! Не дух,который владеет мною, а я сама!

Она зажмурилась, сжала руками виски, словно страдая оттого,что не может выразиться яснее, и теперь, когда ее необыкновенные глаза не зачаровывалиего, князь Федор мигом обрел спокойствие и точность мысли.

О да, она может многое. Уж ежели совой скинулась, ежелиСавка видел эту роскошную красоту в морщинах…

– Покажи! – приказал он.

Брови изумленно взлетели, но Сиверга не посмела ослушаться.

Осторожно приблизилась и резко взмахнула рукой над головоюФедора. Он отшатнулся, ощутив боль, – даже в глазах защипало. Проморгался иувидел, что она зажала в кулаке несколько выдранных волос и разглядывает их встолбе солнечного света, проникающего через настежь отворенную дверь.

– Светлые… золотые, – зачарованно пробормотала Сиверга. –Как у нее… нет, темнее.

– У кого? – насторожился князь Федор. Сиверга опустиларесницы, но его уже было не пронять загадочными улыбками – он уже голову потерял!– У кого, говори?

Сиверга, не отвечая, огляделась, подошла к дупельке [70],всклень налитой дождевицею; приглашающе обернулась через плечо. Князь Федоросторожно приблизился. Сиверга водила волосами по воде, бормоча что-то вроде:

Девять звезд, помогайте!

След зайца, помогай!

Небесный человек,

Стая уток

И ты, Лыжный след, —

Тоже помогайте!

Князь Федор хотел что-то спросить, но она вцепилась в егоплечо, почти сердито нагнула к дупельке. Вода зарябила – и сразу улеглась,темная, непроглядная, будто не в кадочке, а в глубочайшем из колодезей. КнязьФедор глядел в воду, словно в некий коридор, уводящий в непредставимую тьму. Новот мало-помалу он начал различать вдали слабый белый свет. Свет становился всеярче, все резче. Федор был ослеплен – но в то же время его влекло к свету, какмотылька к оконному стеклу. Этот свет манил, обещал Федору, звал увидеть, и онувидел…

Он увидел изнутри бревенчатую избу, где окно состояло изосколков, а из стенных пазов выбивалась клочьями пакля. В углу висели иконы вдорогих окладах, тускло золотилась лампадка. Это были единственные красивыевещи в комнате, где пол устилали оленьи шкуры, да на колченогом, явносамодельном столе блистала остатками золотых нитей вытертая парчовая скатерть.В самодельном кресле, тоже застеленном шкурою, сидел Александр ДаниловичМеншиков – в черном халате (верно, в том самом, который, по слухам, только иоставили ему из одежды не в меру ретивые Мельгунов с Плещеевым!), на ногах –поношенные сапоги с наборными каблуками – небось тоже остатками былой роскоши!Рядом с ним, опираясь на стол и глядя невидящими глазами в пространство, сиделАлександр, безотчетно теребя длинными пальцами застиранное, обвисшее жабо.Камзол его весь истерся и был покрыт пятнами. С другой стороны столапримостилась, свесив на лицо золотые, растрепанные кудряшки, Сашенька вкороткой черной душегреечке. Перед нею на столе лежала толстая Библия вбархатном истертом переплете, и Сашенька размеренным тоном прилежно читалачто-то. Князь Федор не слышал. То ли Сиверга могла открывать лишь картины, толи… да нет, он сейчас и крика над ухом не услышал бы! Потому что увидел ее…