Где в поле шуршала сухая трава, дорога вилась среди зарослей кустов к развалинам старой фермы и месяц зеленый – единственный свидетель всего происшедшего – всходил над бетонным колодцем, крышка которого была открыта, сдвинута вбок, являя ночи зияющую дыру, старую могилу, из которой несло тленом и кровью...

Тленом и кровью...

Катя ожидала звонка домофона – если бы он прозвучал в этой липкой тишине, у них у всех еще было бы несколько минут, чтобы подготовиться и встретить то, что их ожидало, достойно, не замирая от этого постыдного малодушного страха, но...

Вместо звонка домофона раздался звонок в дверь.

Катя убавила громкость телевизора, включила диктофон, прихваченный с собой, и сделала знак – судья Дынник встала и медленно направилась в прихожую. Лейтенант Евгений Самойлов занял позицию на кухне у двери. Катя тоже в комнате прижалась к двери, стараясь ничем не выдать своего присутствия.

По телевизору показывали спектакль.

– Кто?

– Светлана Сергеевна Дынник?

– Да, я, а кто это?

– Следователь прокуратуры Чалов, вот мое удостоверение, простите, что так поздно, но дело у нас к вам безотлагательное.

Судья Дынник открыла дверь на цепочку и глянула на удостоверение. Потом открыла дверь.

– Пожалуйста, только я... не понимаю...

– Мы расследуем дело об убийстве адвоката Ведищева, слышали, наверное, в новостях.

– Но я...

– Я его племянник, вы не помните меня? Мы с вами однажды встречались, давно. Дядя нас знакомил.

– Да, мы встречались... господи, это вы? – Голос судьи дрогнул, в нем послышалось явное облегчение.

– У нас бежал опасный преступник, на его счету несколько убийств, в том числе и это. Долго рассказывать, это все связано с одним старым делом, по которому вы выносили приговор. У нас есть основания подозревать, что он попытается совершить нападение и на вас тоже.

Катя, стараясь не дышать, выглянула из своего укрытия – судья Дынник и Чалов стояли в тесной прихожей лицом к лицу. Его голос, его тон...

– Там, внизу, наши сотрудники, мы взяли ваш дом и подъезд под наблюдение. Я приехал так срочно, чтобы предупредить вас. Вам нечего бояться, вы под надежной охраной, но осторожность все равно не помешает.

Его голос, его тон... Прежний, спокойный, усталый и властный...

Черт возьми...

Это же какая-то чудовищная ошибка...

Там, в этом чертовом паспортном столе, просто перепутали запросы и файлы. Он же делал запрос, когда мы подняли то дело из архива, он же делал запрос, а они там все просто перепутали с чьим-то другим запросом совершенно по иному делу, иным фамилиям, может быть, похожим – мало ли в Москве и области Прохоровых... чьим-то другим запросом, поступившим в марте...

Что же я наделала...

Что же я такое надела...

– Можем мы пройти куда-то присесть, я должен задать вам несколько вопросов для протокола?

– Пожалуйста, сюда, – судья Дынник с явным облегчением, забыв все инструкции, засуетилась, повернулась спиной к гостю, указывая путь в комнату.

– Вы дома одна?

Катя показалась в проеме двери и...

Что было сначала, что потом, что первым, что вторым, что третьим? Что самым главным, самым основным, окончательным вариантом?

Его голос, изменившийся... слегка, чуть-чуть... изменившийся, споткнувшийся на этом коротеньком вопросе...

Его лицо...

То, что судья повернулась к нему в это мгновение спиной...

То, что Катя возникла перед ним на пороге комнаты и увидела в его правой руке не папку с бланками допросов...

Не папку...

Не нож...

А что-то небольшое, с узким аккуратным хищным лезвием...

То, что, будучи использованным умело и страшно, оставляет смертельные раны и всегда порождает мысли и версии о врачах...

Вы дома одна? То же самое спросил он тогда на даче у Полины... спросил, чтобы вернуться...

– Чалов! – крикнула Катя. – Чалов, не надо!

Где-то далеко, далеко...

Не здесь...

Не сейчас...

Среди сухой травы...

В дорожной пыли...

В пересохшем колодце...

Лишь эхо...

Лишь эхо и тени...

И прах...

– И ты здесь... Вообще-то можно было бы догадаться, принимая во внимание, что ты всегда...

Он обращался к ней на «ты», и в его левой руке уже был пистолет – небольшой, не табельный. Не служебный.

– Отличалась редкой сообразительностью, – внезапно он с силой ударил судью Дынник ногой, так что она, дико вскрикнув, упала прямо на Катю, сбив ее с ног.

– Сообразительностью и умом... и помогала мне, ты слышишь, ты очень помогла мне. Ну зачем ты приперлась сейчас сюда?! – Он возвышался над ними, распростертыми на полу, – двумя женщинами, только что по-настоящему почувствовавшими на себе, что такое сила, и ярость, и тот самый пресловутый фактор неожиданности, который всегда берет верх в критической ситуации, несмотря на все... – Он же мне сто тысяч раз рассказывал об этом деле... мой дядя Ростик... знаменитый адвокат... хвалился, как надо вести дела, как зарабатывать деньги... Сто тысяч раз твердил мне об этом, упрекая, что я ни на что подобное не способен, что у меня не хватит ума и решительности, что я всегда буду чахнуть над гребаными протоколами и тянуть лямку до нищенской пенсии...

Его голос звенел, в нем нарастала истерика...

– Сотни сидят по своим кабинетам, по норам и только ждут, когда один-единственный раз в жизни им попадется дело, настоящее дело, по которому можно будет столько взять... такие деньги, и потом жить как и где хочется и оставить еще детям своим, внукам своим... А в этом деле не надо было ничего брать, никаких космических взяток... только пораскинуть мозгами и кое-что подправить... Кого ты пожалела, дура? Эту суку из суда? Она же за деньги тогда продалась, за квартиру, они же все тогда продались... Кого ты пожалела? Я лишь воздал им всем по заслугам, и все то, что мой дядя получил таким вот способом... таким вот противозаконным закулисным способом, должно перейти ко мне. По наследству! Гаврилов, ублюдок, вышел из игры в самом ее начале... Но мой дядя заплатил мне сполна за все свои нравоучения... И «Бентли» его теперь мой – по закону, и счета в банке, и все остальное... И я вас сейчас здесь пристрелю и буду жить долго и не испытывать никаких угрызений совести. Слышишь, ты?!

Прогремел выстрел...

В квартире прогремел выстрел, и Катя... она вся сжалась в комок, гадая – куда, в какую часть тела попадет пуля, кому она достанется – ей или судье – и как обожжет, вспыхнет горячим пламенем боль...