– Прошу, садитесь. – Лейтенант Кармайкл отодвинул для меня стул и снял фуражку, чтобы ее отряхнуть. – Это лейтенант Мейдстоун, а вот то ленивое создание – капитан Тремейн. Вскрывайте НЗ, Мейдстоун.

– Это мне по душе, – сказал усатый офицер, – общество и коктейли. Прямо как дома в Беркшире.

Капитан пошевелился и медленно поднялся с койки. Он был высоким и худым, но двигался скованно, словно от жизни в траншеях проржавели его суставы.

– Вот, – показал выпивку Мейдстоун, – НЗ, или Не Залеживается, как мы это называем. «Бокалы», прошу вас.

Втроем мы подняли жестяные кружки, и он плеснул в них бренди. Мы действительно походили со стороны на компанию, наслаждающуюся напитками перед обедом. Если бы только не дальний гром артиллерии. Не вонь гниющей плоти, достигавшая ноздрей. Мы пили молча. Лейтенант Кармайкл улыбался. Лейтенант Мейдстоун в открытую пялился, и я гадала, сколько он не видел женщин. Капитан Тремейн встал слишком близко, и мне было не по себе. Потом, к моему изумлению, он подался еще ближе, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Солдат меня обнюхивал! Эта дикая выходка не осталась незамеченной. Мейдстоун громко расхохотался.

– Тремейн, так и по лицу можно получить! – сказал он.

– Хммм, – пробормотал тот, медленно открыв глаза, – оно бы того стоило.

Мейдстоун снова рассмеялся. Я украдкой взглянула на лейтенанта Кармайкла и с облегчением увидела, что ему это происшествие вовсе не кажется забавным. Как и мне. Более того, стало неспокойно. Плечи окутало холодом, из-за чего я невольно поежилась. Нелепость этого поразила. После того что я пережила на настиле, после всех ужасов, с которыми пришлось иметь дело в ПППР, почему меня так выбило из колеи чье-то безобидное нахальство? И, словно мне нужен был ответ на этот вопрос, из траншеи за пределами землянки донесся плаксивый звук губной гармошки молодого солдата; глиняная стена и расстояние искажали мелодию, но это, без сомнения, была она – та самая песня, от которой в сердце неизменно поселялся страх.

4

Дождь полил еще сильнее. Было не холодно, почти безветренно, дождь просто беспрестанно и безжалостно поливал размокшую землю и уставших от сражения солдат, чей мир сократился до нескольких миль кровоточащей земли. Лейтенант Кармайкл повел меня дальше по извивающемуся настилу к месту назначения. Солдат объяснил, что здесь я должна ждать начальника госпиталя, а сам он зайдет вечером, чтобы убедиться, что все хорошо. Мужчина не был обязан принимать на себя роль моего защитника, но я не возражала. Честно говоря, я была рада, что снова его увижу. Я чувствовала, как меняюсь в его присутствии; оно оказывало на меня такое воздействие, о котором я уже почти и забыла.

Полевой госпиталь был, по сути, всего лишь заброшенным немецким дотом. Я не могла поверить, что эта единственная тесная темная комнатка – все, что у нас есть. Сооружение, безусловно, было основательным и, судя по виду, пережило множество взрывов, но оно казалось таким крохотным. Я все еще озиралась, не в силах вымолвить ни слова, когда появился начальник госпиталя, заслонивший драгоценный свет, падавший сквозь дверной проем. Он был, как и сказал мне лейтенант, худым, как прутик, мужчиной с растрепанными седыми волосами и жидкими усами. Изможденное лицо и общее сходство с покойником не внушали уверенности, что он и о себе-то может позаботиться, не говоря уже о других. Однако стержень у него действительно был стальной.

– А, подкрепление! – провозгласил он, увидев меня, и сгреб мою руку, чтобы пожать ее с неожиданной энергичностью. – Капитан Янг, необычайно рад вас видеть.

– Сестра Хоксмит, – ответила я, – на подкрепление я, боюсь, мало похожа, но…

– …вас бесконечно долго ждали, и толку от вас, несомненно, больше, – заверил мужчина.

Отпустив руку, он прошелся по бетонной коробке.

– Нам повезло, что у нас есть этот дот, – сказал он. – Прошлый пост первой помощи я разворачивал в землянке. В глубине траншей очень удобно, но адова работа затаскивать и вытаскивать носилки. И парой мешков с песком и деревом от снарядов не заслонишься.

Он с гордостью похлопал по грубой стене.

– А вот это справляется отлично. Могут стрелять из самого крупного калибра, все без толку. Какая, на самом деле, ирония: мы извлекаем выгоду из инженерного мастерства противника.

– Разве дот не маловат? – спросила я.

– По сравнению с чем? Нет-нет, не волнуйтесь; простор – не однозначное благо. Чем больше места, тем больше носилок можно принять и тем больше скапливается раненых. Так их приходится отсылать быстрее. Без колебаний. Вы ведь не склонны колебаться, сестра? Нет, – ответил он на свой же вопрос, – вижу, что не склонны. На это не будет времени. Мы здесь для того, чтобы расчищать дыхательные пути и надежно останавливать кровь, чтобы раненые могли пережить транспортировку в ПППР. Вот и все. На рюшечки с оборочками времени нет. Забудьте про очистку ран. Перевязали и отправили.

– Но ведь, – начала я, – возможность сепсиса…

– …куда меньше, чем возможность того, что на голову раненого упадет бомба, если мы начнем их выстраивать в очередь снаружи. И не раздавайте морфин, как конфеты, ни при каких условия. Сберегите его для тех, кому без него не обойтись.

Я задумалась, как это определить, и представила, что откажу в обезболивающем мучающемуся от боли солдату. На мгновение закрыла глаза. Я могла кое-что сделать. В моем распоряжении были другие средства. И я знала, что могу с их помощью облегчить страдания. Как с капралом Дэвисом.

– Вы хорошо себя чувствуете, сестра? – спросила капитан Янг. – Не склонны терять сознание? Не слабы желудком, надеюсь?

– Вполне хорошо.

– Последнее, что нам нужно, – это женщины, падающие в обморок на каждом шагу…

Настала моя очередь перебить.

– Уверяю вас, я не собираюсь падать в обморок. Даже если и собиралась бы, сомневаюсь, что тут для этого хватит места.

Он взглянул на меня с изумлением, совершенно не уловив шутки, скорее, восхищаясь моей логикой.

– Именно, сестра, именно. Значит, никаких обмороков. Отлично, отлично. А теперь, если вы мне поможете, разложим запасы. Все должно быть под рукой, понимаете? Организация – ключ ко всему.

Моя землянка была всего в нескольких ярдах от дота, и в ней по-прежнему сохранились следы пребывания немецких солдат, покинувших ее, когда союзники отбили несколько пядей земли и продвинули линию фронта немного в глубь Фландрии. Коробка из-под немецкого печенья с улыбающимся ребенком на крышке, он наслаждался одним из brötchen[14], которых тут давно не было. Под низкой койкой лежала разорванная фотография молодой женщины. В тишине землянки, в непривычное мгновение безделья, пока ум блуждал, я осознала, что шестое чувство пришло в движение; было какое-то беспокойство в той части меня, что интуитивно понимает, что произойдет. Удивляться нечему. Обстоятельства, время и место, где я пребывала, были так залиты жертвенной кровью, так полнились криками раненых и умиравших, были так насыщены страданием, что стоило ожидать, что и силы зла сюда явятся. Поле битвы окружает темная энергия, питающаяся насилием и жестокостью войны. Это пугающая сила. Могущественная сила. И ею пользуются те, кто практикует темные искусства. Я передернулась, пытаясь отрешиться от идеи, что Гидеона привлечет подобное место. В этот миг мне остро недоставало общества подруг – медсестер из ПППР. Услышав легкие шаги на деревянных ступенях у себя за спиной, я обернулась и увидела крохотную женщину, чья слишком длинная шинель тащилась по грязи, а чепец, казалось, сейчас свалится на глаза.