Я буду благословлять любую Королеву.

* * *

К ночи пчелы были сами не свои. В спальнях не смолкали споры, многие жаловались на бессонницу или просто не хотели спать рядом с сестрами, не разделявшими их приверженности Ворсянкам или Премудрым, и воздух звенел от напряжения. Одни сестры лежали на своих местах, моля о Служении, тогда как другие просили их замолчать, чтобы не напоминать об утерянном таинстве, которое они хотели бы забыть.

– Мы должны быть терпеливы! – прокричал кто-то рядом с Флорой.

– Мы прокляты, – выкрикнул кто-то еще. – Этот улей зачумлен…

Поднялся гвалт, в спальню ворвалась гвардия Чертополоха и полиция фертильности, желая узнать, кто зачинщица такого беспорядка. Пчелы сразу притихли и съежились от страха. Гвардейцы и полицейские проявляли небывалую и потому внушающую тревогу почтительность, уступая друг другу дорогу к выходу. В итоге первыми вышли Чертополохи, а когда выходили полицейские, они выпустили напоследок облако своего вселяющего страх запаха в сторону пчел, симпатизирующих Ворсянкам.

Никто не смел заговорить. Постепенно спальня погрузилась в тишину, не считая тех коек, на которых кто-то безостановочно плакал.

Наутро многие сестры отказались вставать.

– Без королевы, – сказала одна из них, отворачиваясь к стене, – у меня нет воли.

– Дети больше не рождаются, – заявила другая, – нам больше не для кого работать.

Флора встряхнула сестру, сказавшую это:

– Но у нас есть мы…

– Были раньше, – возразила полевка Кипрей, поворачиваясь на койке, – пока не втянулись в эту грызню. Видеть такую злобу между нами… да я умру от разрыва сердца, прежде чем придет новая королева.

Флора взяла ее за руку.

– Прошу тебя, сестра, не говори так. Если домашние пчелы увидят, что полевки больше не летают…

Но Кипрей оттолкнула ее:

– Ты ведь сдалась! Ты была одной из лучших, а теперь ты от страха ухватилась за веник и оставила полеты. Твое сердце тоже разбито.

– Неправда! – сказала Флора, вставая. – Оно полно любви, клянусь.

– Тогда летай! – выкрикнула Василек с потрепанными и сухими крыльями.

– Если мои сестры меня просят, – сказала Флора и расправила крылья. – И если они полетят за мной.

Мадам Кипрей села на койке. А затем встала на ноги.

– Меня волнуют мои сестры, а не раздоры, – сказала Василек и тоже встала.

– А меня – цветы. И наш улей.

– Наш улей.

Повсюду в спальне зашелестели расправляемые крылья, и полевки стали подниматься на ноги.

* * *

Взлетная доска нагрелась от яркого солнца, сладостные волны реяли по воздуху. Полевки взглянули друг на друга в изумлении. В своей тоске по королеве они едва не пропустили начало весеннего медосбора. Теперь же, стоя на теплой деревянной рейке взлетной доски, они чувствовали, как жизненная сила поднимает сквозь мягкую почву зеленые клинки и заставляет почки набухать на ветвях. Стебли растений прорастали из-под земли, а в вышине вихрилась по ветру золотистая пыльца.

Полевки стали смеяться, стряхивая с себя уныние. Мир снова возвращался к жизни, и, когда тишину нарушило чудесное звучание пчелиных моторов, еще больше сестер выбежало из улья на взлетную доску. Поначалу их также охватывало изумление, ведь сумрачная борьба за власть в улье уже много дней высасывала из них силы, однако при виде храбрых сестер-полевок, снова поднимающихся в ярко-синее небо, их охватил восторг.

Усталость Флоры компенсировалась ее опытом, несмотря на скованность суставов и физическое напряжение, знания и опыт позволяли ей без лишних усилий следовать по воздушным течениям и улавливать тончайшие запахи. И вскоре она, к своему восторгу, нашла первый цветущий нарцисс, мечту всякой пчелы, таким изысканным ароматом он обладал, притом что пыльца его была довольно пресной. Аромат цветка наполнил душу Флоры таким блаженством, что ее усталость и напряжение исчезли без следа, и она продолжила полет с новыми силами, используя все свое мастерство. Она нашла крокус и желтый нарцисс, а потом еще бледно-зеленые цветы гебе, с ослепительно-розовой, набухшей и влажной пыльцой, словно крохотные ягодки. Она наполнила свои корзинки и зоб, и ей на память пришли тысячи переливающихся лепестков всевозможных оттенков и форм. Она проникла в самую глубь яблочного бутона, когда вокруг зазвучало Священное Созвучие, и она ощутила в теле толчок.

Медленная устойчивая частота, скрывавшаяся в ее собственном пульсе так долго, что она перестала замечать ее, внезапно исчезла. Флора зависла на месте, озираясь, словно улей позвал ее.

Ее дочь проснулась.

На взлетной доске не оказалось Чертополохов, и прихожая тоже была пуста, но с верхушки лестницы доносился отчетливый сигнал тревоги. Не успев сложить крылья и не волнуясь о том, что кто-то может ее увидеть, Флора бросилась в морг.

Она чуяла сильный запах дочери, отмечая, что он стал другим. Пол был завален большими шершавыми кусками воска, но крови, как и никаких примет присутствия полиции фертильности или гвардии Чертополоха, не было. Сквозь соты сверху наплывами доносились возбужденные голоса, а вместе с ними вибрация от тысяч пчелиных ног, бегущих через прихожую среднего уровня. Затем соты пронзил громкий резкий звук, словно возмущался Разум Улья. Через несколько секунд сквозь соты пронесся ответный всплеск, высокий и резкий, но уже на другой частоте, и две звуковые волны столкнулись в диссонансе, отчего по всему улью пчелы закричали в страхе.

Флора побежала по главной лестнице, так сильно тревожась за дочь, что едва дышала. Чем выше она поднималась, тем отчетливее становился запах битвы, он перекрывал все запахи, кроме секрета боевых желез Ворсянок и Премудрых.

Перепуганные сестры жались друг к дружке по коридорам, ведущим в прихожую среднего уровня, и воздух наполнялся запахом яда. Флора протолкалась сквозь дрожащую толпу в направлении плотной стены пчел, образовавших круг в центре помещения. Она протискивалась вперед, мимо многочисленных сестер, думая только о том, чтобы встать на сторону своей дочери и биться насмерть.

Но ее схватила гвардия Чертополоха.

Прямо перед ней в центре прихожей две огромные принцессы изготовились к нападению друг на друга. Эти пчелы были в два раза крупнее любой другой сестры, и за каждой стояла плотная стена представительниц их породы: Премудрых и Ворсянок. Все пчелы в помещении молчали, и было слышно только тяжелое дыхание принцессы Ворсянки.

Ее мех был желтым, лицо плоским и пятнистым, а обручи – ярко-коричневыми. Флора увидела сияющий влажный кончик ее жала, пока она медленно шевелила своим брюшком из стороны в сторону и наклонялась к полу, собираясь с силами. Она издала горловое урчание, и ее сторонницы отозвались тихим эхом.

Принцесса Премудрых начала распрямляться из низкой стойки и поднялась во весь свой громадный рост. Она потерла крыльями по спине, так что по залу прошелся зловещий шелест, и медленно поводила продолговатой головой из стороны в сторону, а в ее глазах вспыхивали искры ненависти ко всем Ворсянкам. Она зашипела, и принцесса Ворсянок изготовилась к броску.