Чтобы пройти обучение в Японском космическом агентстве, я ездил в Цукуба, город с населением около 200 000 человек примерно в 80 км от Токио. Там меня встретили будущий товарищ по экипажу Даг Уилок и Трейси Колдуэлл из моего экипажа STS-118, которых я теперь дублировал в ожидании собственного полета. Как-то вечером по дороге в ресторан мы прошли мимо закусочной на колесах, на одном борту которой заметили надпись по-английски. Под крупными буквами «Marchen & Happy for You» шло причудливое подобие стихотворения в прозе:

Увидев этот грузовик впервые, мы остановились и прочли «стихотворение» вслух, дивясь почти осмысленному подобию разговорного английского. Грузовик «Marchen & Happy for You» стал достопримечательностью для англоговорящих гостей Цукуба, и мы не забывали показать его вновь прибывшим, наблюдая, как они читают надпись и пытаются ее осмыслить. Однажды я сфотографировал надпись на телефон и показал инструктору в Космическом центре в Цукуба, прекрасно говорившему по-английски. Я прочитал ему текст и спросил:

– Вы видите в этом какой-то смысл?

– Конечно, – ответил он. – Что именно вам непонятно?

Это лишь усилило нашу привязанность к автолавке с мороженым и к лингвистическим и культурным различиям, которые она символизировала. До сих пор, по прошествии многих лет, когда мы с бывшими коллегами собираемся и вспоминаем былое, особенно обучение в других странах, рано или поздно кто-нибудь обязательно откроет на экране телефона картинку и громко прочтет: «Вначале была всего одна машина» … Смех гарантирован, порой до слез. Стихотворение на борту закусочной на колесах напоминает о «трудностях перевода» как неизбежной составляющей пребывания американца в Японии, а также о напряженном периоде подготовки к экспедиции на МКС и об общем опыте, сплотившем нас.

Подобно большинству браков, начавшихся с размышлений жениха, нельзя ли отвертеться от свадебной церемонии, наш с Лесли брак не был счастливым. Лесли была хорошей матерью и продолжала заботиться о домашнем очаге, давая мне возможность работать в НАСА по жесткому графику с частыми отъездами. После рождения Саманты я периодически пытался завести речь о том, чтобы покончить с нашими отношениями, но разговор не складывался. Кончалось всегда угрозами Лесли разрушить мою карьеру и навсегда лишить меня возможности видеться с ребенком. Эти угрозы потрясали и удручали меня, однако я понимал, что это больной вопрос и нам обоим есть что терять.

Мы решили обратиться к семейному консультанту. Сначала я опасался, что это уменьшит мои шансы полететь в космос. Во время отбора в астронавты меня спрашивали, прибегал ли я к помощи психотерапевта или психиатра. Я честно ответил отрицательно и не хотел, чтобы сейчас ответ изменился. Астронавты никогда наверняка не знают, почему получают или не получают назначение в полет, и инстинктивное стремление избегать негативного внимания или спорных ситуаций естественно. Однако я согласился на попытку, тем более что и Лесли этого хотела. В день первого визита к консультанту, когда мы ждали в приемной, дверь его кабинета открылась, выпуская астронавта из числа высшего руководства и его жену, – каменные лица обоих свидетельствовали об эмоциональном напряжении. Мы промолчали, хотя узнали друг друга. Я боялся, что эта встреча может иметь нежелательные последствия, зато понял, что астронавт, нуждающийся в помощи из-за неудачного брака, вовсе не диковина.

Семейный консультант был бессилен, и наш брак продолжал разрушаться, но всякий раз, как Лесли переходила к угрозам, я оставлял разговор о разводе. Когда родилась Шарлотт и «ребенок» превратился в «детей», ставки повысились. Мы остановились на полудружеском соглашении: она заботится о детях и доме, а я занимаюсь карьерой. Я часто отсутствовал, что сводило к минимуму взаимное напряжение и склоки, а поскольку нам обоим нравилось развлекаться и бывать на людях, даже когда я был дома, у нас почти не оставалось возможностей для серьезных разногласий. Так длилось годами.

Весной 2009 г. я снова приехал в Японию. Я ждал этой поездки, но по прибытии почувствовал себя дерьмово, да и погода оказалась пасмурной и хмурой. Я сильно простудился, страдал от сдвига часовых поясов и был в паршивом настроении. Я заставлял себя весь день отдавать занятиям и тренировкам, а ночью проваливался в сон в крохотном дешевом номере. Именно тогда я понял, что, чувствуя себя несчастным в Цукуба, все равно не хочу возвращаться домой к Лесли. Я предпочитал тоску в деловой поездке тоске в собственном доме.

В Соединенных Штатах я первым делом поехал навестить бабушку. Мать моего отца, Хелен, дом которой служил сокровенным приютом для нас с Марком в детстве, была теперь старушкой за 90 и жила в доме престарелых в Хьюстоне. Она сильно сдала, и я, сидя рядом и держа ее хрупкую руку, размышлял о том, каким успокоительным было для нас ее присутствие, когда она водила нас, маленьких, в ботанический сад и пела нам колыбельные. Это было 40 лет назад, и вот возраст отнял у нее жизненные силы. Где буду я, достигнув ее лет, через несколько десятилетий? Если мне посчастливится дожить до глубокой старости, какой мне будет видеться прожитая жизнь? Как я собираюсь распорядиться остатком своего земного срока?

На следующий же день я позвонил Лесли с работы и сообщил, что рано приеду домой и хочу поговорить с ней наедине. Дома я сказал, что всегда буду уважать в ней мать моих детей и заботиться о дочерях, но хочу развестись.

Она ожидаемо повторила угрозы и напомнила, что у нее имеются доказательства моей неверности.

– Я понимаю, что ты злишься, – ответил я, – но решение принято. Надеюсь, ты сможешь оставить прошлое позади, однако поступай, как считаешь нужным.

Ради дочерей я рассчитывал разойтись мирно. Саманте было 14 лет, возраст особой восприимчивости к семейным неурядицам, а Шарлотт пять. Я считал важным показать девочкам, что взрослые могут решать свои проблемы спокойно, великодушно, идя навстречу друг другу и заботясь в первую очередь об интересах детей. Этим надеждам не суждено было сбыться.

Когда дочери вернулись домой из школы, я взял себя в руки и поговорил с ними насколько мог спокойно, попытавшись представить новость в позитивном ключе, хотя лицо их матери красноречиво свидетельствовало об обратном. Саманта расстроилась сильнее, чем Шарлотт, поскольку она была достаточно взрослой, чтобы понять, как сильно все изменится. Я постарался убедить ее, что сделаю все возможное, чтобы ее жизнь оставалась стабильной. Шарлотт не проявляла интереса к разговору и играла с эластичным бинтом, то наматывая на запястье, то сматывая, занавесив глаза кудряшками. Немного погодя, Лесли спросила, есть ли у нее вопросы.