он 25 марта отправил последнюю часть рукописи Вейдемейеру вместе с поздравлением по случаю возвещенного ему Вейдемейером рождения маленького революционера: «Лучшего времени, чем теперешнее, и желать нельзя для того, чтобы родиться на свет. К тому времени, когда будут ездить в семь дней из Лондона в Калькутту, у нас ведь уже давно снимут головы, или же мы будем трясти ими от старости. А Австралия, Калифорния и Тихий океан! Новым гражданам мира будет непонятно, как мы жили в таком тесном свете». Думая о широких перспективах человеческого развития, Маркс сохранял бодрое душевное равновесие среди всех личных испытаний.

Но ему предстояли еще очень печальные дни в ближайшем будущем. В письме от 30 марта Вейдемейер сообщал, что нет никакой надежды напечатать присланную ему рукопись. Самое письмо не сохранилось, но отголосок его слышится в резком письме Вильгельма Вольфа от 16 апреля. Письмо написано было в тот день, когда хоронили ребенка Маркса, «среди неудач и несчастий со всех сторон и страшной нужды всех знакомых». Письмо полно горьких упреков Вейдемейеру, который, однако, тоже не почивал на розах и всегда готов был сделать все, что было в его силах.

Маркс и его семья провели ужасную Пасху. У них умерла родившаяся за год до того дочка, и в дневнике матери есть следующая трогательная запись: «На Пасху 1852 г. заболела тяжким бронхитом наша бедная маленькая Франциска. Три дня бедная девочка боролась со смертью. Она так тяжело страдала! Маленькое бездыханное тело ее покоилось в задней комнатке, а мы все перешли в переднюю комнату и, когда наступила ночь, легли спать на полу. Трое живых детей лежали рядом с нами, и мы плакали о маленьком ангеле, холодном и бледном, покоившемся рядом с нами. Смерть милого ребенка произошла во время нашей самой горькой нужды. Я побежала к одному французу эмигранту, который жил поблизости и незадолго до того приходил к нам. Он отнесся ко мне с большим участием и дал два фунта стерлингов. На эти деньги я заказала гроб, в котором мирно покоится моя бедная девочка. У нее не было колыбели, когда она родилась на свет, и ей долго было отказано в последнем маленьком обиталище. Каково нам было на душе, когда ее унесли на место последнего отдохновения!» И в этот черный день пришло злополучное письмо Вейдемейера. Маркс сильно тревожился за жену, которой пришлось в течение двух лет быть свидетельницей крушения всех его предприятий.

Но в эти несчастные часы уже шло целую неделю через океан еще одно письмо Вейдемейера. Оно было помечено 9 апреля и начиналось следующими словами: «Неожиданная помощь устранила наконец препятствия к напечатанию брошюры. После того как я отправил последнее письмо, я встретил одного из наших франкфуртских рабочих, портного, который тоже этим летом приехал сюда. Он тотчас же предоставил в мое распоряжение все свои сбережения, сорок долларов». Этому рабочему мы обязаны появлением в свет «Восемнадцатого брюмера». Вейдемейер даже не назвал его имени — но не все ли равно, как его звали. Им руководило классовое самосознание пролетариата, готового неустанно приносить жертвы для своего освобождения.

«Восемнадцатое брюмера» составило первый выпуск «Революции» — того ежемесячника, который пытался издавать Вейдемейер. Второй и последний выпуск заключал в себе два поэтических послания Фрейлиграта к Вейдемейеру, и в них Фрейлиграт с ярким юмором обличал и вышучивал попрошайнические поездки Кинкеля по Америке. На этом издание и закончилось: несколько статей, посланных Энгельсом, затерялись при пересылке.

«Восемнадцатое брюмера» Вейдемейер напечатал в тысяче экземпляров, из которых он отправил в Европу приблизительно треть, но не все это количество поступило в книжные магазины; часть экземпляров партийные друзья распространили в Англии и на Рейне. Даже «радикальные» книгопродавцы не соглашались распространять столь «несвоевременное» произведение. Точно так же трудно было сбыть с рук английский перевод «Восемнадцатого брюмера», сделанный Пипером и проредактированный Энгельсом.

Трудность найти издателя увеличивалась для Маркса еще вследствие того, что непосредственно вслед за бонапартистским переворотом последовал процесс кёльнских коммунистов.

Процесс кёльнских коммунистов

Со времени арестов, произведенных в мае 1851 г., Маркс с живейшим участием следил за ходом следствия; но оно останавливалось на каждом шагу «за недостатком объективных оснований для обвинения», как это было признано даже обвинительной камерой кёльнского апелляционного суда, — и поэтому пока мало что приходилось предпринимать. Одиннадцати подсудимым ничего нельзя было поставить в вину, кроме участия в тайном обществе пропаганды, а за это по уголовному уложению не полагалось никакого наказания.

Но, по желанию короля, «драгоценному» Штиберу предложено было дать «образчик своего искусства» и разыграть перед прусской публикой давно желанное представление раскрытого (и главное) наказанного заговора, а Штибер был слишком хороший патриот, чтобы не исполнить желание своего повелителя и короля. Он достойным образом начал с кражи со взломом, приказав одному из своих агентов взломать письменный стол некоего Освальда Дитца, бывшего секретаря в обособившемся союзе Виллиха. Своим верным полицейским чутьем Штибер понял, что неосторожная и необдуманная деятельность этого союза откроет для его возвышенной миссии такие шансы на успех, каких тщетно было ждать от «партии Маркса».

Ему действительно удалось с помощью выкраденных бумаг, при содействии всяческих провокаторов и путем разных полицейских хитростей (причем ему деятельно помогала бонапартовская полиция накануне государственного переворота), сфабриковать «Немецко-французский заговор в Париже». Это привело в феврале 1852 г. к осуждению парижским судом присяжных нескольких несчастных немецких рабочих к более или менее продолжительному тюремному заключению. Но при всем искусстве Штибера ему не удалось установить какую-либо связь этого дела с кёльнскими подсудимыми; на них не падало и тени доказательств виновности из всего «Немецко-французского заговора».

Напротив того, благодаря парижскому процессу резче обнаружилась рознь между «партией Маркса» и «партией Виллиха — Шаппера». Весною и летом 1852 г. трения между партиями усилились, особенно в виду того, что Виллих был по-прежнему заодно с Кинкелем, а возвращение последнего из Америки вновь раздуло прежние ссоры среди эмигрантов. Кинкелю не удалось собрать 20 000 талеров, которые должны были послужить основой для революционного национального займа; он собрал лишь около половины этой суммы, и демократические эмигранты не только ломали себе головы, но и расшибали их друг другу, обсуждая вопрос, как использовать эти деньги. Наконец решено было вложить 1000 фунтов — остальное ушло на путевые издержки и иные расходы — в вестминстерский банк, как фонд для первого временного правительства. Такой цели деньги Кинкеля никогда не послужили, но пятнадцать лет спустя — и в этом примиряющий конец всей авантюры — эти деньги помогли немецкой социал-демократической печати справиться со многими затруднениями