Да, мы втроем направлялись в городскую тюрьму «для бедных». Поскольку серьезного обвинения для аспиранта мне пока придумать не удалось и доказать его причастность к последним событиям было сложно, можно было ограничиться предварительным заключением. По закону, он может сидеть вот так трое суток. По истечении этого срока его либо отпустят с извинениями, либо, если доказательства будут получены, переведут в тюрьму Инквизиции.

Об этом я сообщил обоим своим спутникам по дороге, и один приободрился, а другой приуныл. Я же чувствовал небывалый подъем – дело, кажется, сдвигалось с мертвой точки. У меня был подозреваемый. И пусть он сидел достаточно высоко, но ведь он был! И кто сказал, что не существует таких вершин, на которые нельзя взобраться и таких основ, которые невозможно пошатнуть?

Мое, прямо сказать, радужное настроение поддерживало меня до тех самых пор, пока мы не вошли в ворота городской «бедняцкой» тюрьмы и даже до тех пор, пока вызванный начальником тюрьмы старший тюремщик не кивнул головой:

- Посадим, куда он денется! Там как раз угловая камера освободилась. Потерпеть только придется, пока после девчонки не уберем…

- Что? – меня зацепило не только слово «девчонка», но и то, что после нее камеру надо было убирать. Обычно тюремщики утруждают себя уборкой только если заключенный в ней умер – избавиться от тела и все такое… - В каком смысле – «убрать»?

- Так это, - тюремщик покраснел, - кровь там… А вы это… ну… господа маги!

Кровь…

- Что с ней стало?

Верить в то, что с Динкой Куббиковой случилась беда, не хотелось. Но, с другой стороны, какая еще девчонка в этой тюрьме могла сидеть в угловой камере? Даже если предположить, что камер несколько…

- Она жива?

- Живая была… только у нее это… ну… - тюремщик внезапно замялся, - женские дела начались, когда за нею пришли…

Да уж.

Я испытал одновременно страх и облегчение.

С одной стороны, женская кровь – действительно мощный ингредиент во многих опасных зельях. Навести порчу, приворожить, проклясть – легко. Даже убить – и то можно, если знать рецепт. Но с другой стороны, это и открытые ворота для любого зла, так что тут порча и проклятье работает в обе стороны. Именно в такое время женщина наиболее уязвима для всякого зла. А Динка еще и в тюрьме, одна, среди чужих…

Хорошо хотя бы, что это, так сказать, обычные дела. И что она не получила какую-нибудь травму, не ранена или не убита. Но…

Пришли? Он сказал: «За ней пришли?»

- Кто?

- Так эти… ну… оттуда,тюремщик выразительно пошевелил бровями. – Святые отцы.

Инквизиция. Вот бес!

Я выругался, не особенно стесняясь присутствующих. Вот кто их торопил? И, самое главное, кто донес? Не я, точно. Нашлись, стало быть, добрые люди.

- И когда это случилось?

- Так ведь… вчера.

Бес! Бес и еще раз бес! Вчера… то есть, буквально через несколько часов после того, как от девушки ушел я. Быстро кто-то работает. Значит, времени у меня меньше, чем я планировал.

- Хорошо. Убирайте камеру и… сажайте на ее место вот этого субъекта.

- Ага, - начальник тюрьмы выразительно посмотрел на нас. – И что он сделал?

- Подозревается в наведении порчи.

- Я ничего не делал! – взвился аспирант.

- В Инквизиции разберутся.

- Так, может, его того…сразу туда? – занервничал начальник тюрьмы. – А то он и нас…это… ну… тоже?

- Не думаю, - я хлопнул аспиранта по плечу. – В таком случае он сам себе подпишет смертный приговор. И от костра уже не отвертится, поскольку будет ясно – ведун причинил зло обывателям. Тем более, не просто обывателям, а стражам закона, находящимся при исполнении. Это тянет на смертную казнь. А вы ведь хотите жить, Сорока? – вспомнил я его фамилию. – И желательно долго и счастливо?

Он кивнул.

- Вот и славно. Вот мы друг друга и поняли! Оформляйте!

С формальностями покончили быстро. Заверив начальника тюрьмы, что отсюда я прямиком отправляюсь в тюрьму Инквизиции и, значит, опасный ведун недолго пробудет на их попечении, я на самом деле отправился туда. Мне необходимо было повидаться с Динкой.

Тюрьма Инквизиции находилась там же, где и монастырь. То есть, там, где автор этих строк прожил последние пять лет. Разве что в нее вели другие ворота – неширокие, массивные, выходящие на небольшую площадь. С одной стороны ее ограничивал ряд жилых домов, а с другой – довольно крутой заросший овраг. Там, где склоны его были немного глаже, стояли какие-то дома, там, где было покруче, устроили огороды. Между ними вверх вела лестница.

Я был в своем обычном, цивильном, наряде – блуза, куртка, перехваченные широким поясом штаны и короткие мягкие сапожки. Ни рясы инквизитора, ни накидки преподавателя – разве что на груди болтаются два гильдейских знака. Но, тем не менее, меня быстро впустили – стоило чисто по привычке ответить на приветствие привратника:

- Кто идет?

- Смиренный сын и брат.

- Зачем?

- За светом через тьму.

И лишь вслед за этими словами осенив привратника благословляющим жестом, сообразил, насколько успел проникнуться духом монастыря. Раньше пра Михарь меня постоянно одергивал и порой подсказывал, что и как говорить и делать на воротах. А теперь… То ли привык, то ли задумался…

Тюрьма находилась на территории монастыря, и в нее можно было пройти и с той стороны, но мне не хотелось пересекать большой двор, мелькать под окнами хором отца-настоятеля. Да и просто не было охоты отвечать на многочисленные вопросы – что, мол, мирянин делает в обители? Знак инквизитора виден, но издалека не вдруг разглядишь – медалька и медалька… А я еще и при оружии!

Здание тюрьмы состояло из двух половин – в одной находились камеры, в другой проводились допросы, судилища и хранилась документация. Сюда же на занятия приходили будущие инквизиторы. Все, кроме меня – я, поскольку был когда-то некромантом, некоторые предметы изучал заочно и экзамены сдавал отдельно.

Тут проволочек не возникло. Старший дознаватель был у себя и даже улыбнулся, когда заметил меня:

- Слушатель Груви? Как дела? Слышал, вы уже работаете?

- Да. Второй год.

- Вы рукоположены? В смысле, в сан?