выдвинулись вперед, чтобы иметь лучший обзор. По пути нами был обнаружен раненый русский ефрейтор. Гимнастерку он снял, оставшись в одних брюках. Ефрейтор сидел, прислонившись к деревцу, зажимая рукой рану от штыка, из которой сочилась кровавая пена. Он с грустью посмотрел на нас и улыбнулся только тогда, когда мы вызвали санитаров. У него была медвежья натура, и он не походил на человека, готового сдаться. Раненый не издал ни единого стона, когда его грузили на повозку.

Танки шли широким фронтом, а русские запрятались в окопы и практически не стреляли. Наши озлобленные пехотинцы, сопровождавшие танки, расстреливали их при малейшей попытке взяться за оружие. Других, дрожащих от страха, заставляли вылезти из окопа и, построив в колонны, отправляли в тыл.

Танкисты прошли старые позиции и, выйдя к железнодорожной насыпи, доложили, что близлежащее село набито русскими солдатами. Среди них были и люди, одетые в гражданское. По их словам, они тоже являлись солдатами, но им якобы не хватило форменной одежды. Однако они зря надеялись на пощаду. Таких строили в шеренги и с ужасающим хладнокровием расстреливали. Мне довелось увидеть это. Русские встречали смерть со стоическим спокойствием. Некоторые осеняли себя крестом, а другие целовали медальоны. Смерть была быстрой и безболезненной. На лицах расстрелянных, особенно у молодежи, безмятежное выражение так и застыло.

В окопах лежало много убитых солдат, как наших, так и русских. Было видно, что русские убивали немцев сразу. Мы вызвали похоронную команду.

В тени от зарослей терновника и акаций наш взвод оборудовал наблюдательный пункт, а рядом расположился командный пункт командира 1-й роты обер-лейтенанта Янсона, хладнокровного и смекалистого кадрового военного из Северной Германии. Командиром взвода у него был молоденький лейтенант Бергер, только что окончивший военное училище. Бергер отличался жизнерадостностью и был приветливым парнем. Я обратил на него внимание еще во время наступления, когда он помогал нести чей-то багаж, отказавшись от предложенной ему скаковой лошади.

Между Скалигером и этими двумя офицерами часто возникали разговоры на общественно-политические темы. В ходе них выяснилось, что Бергер раньше был командиром отряда в гитлерюгенде[134]. Его взгляды на жизнь были крайне наивными и пропитаны расовой теорией. Но как только он начинал рассуждать на эту тему, Скалигер раздраженно уходил к нам, а Янсон, отмахнувшись от него как от назойливой мухи, отправлялся проверять несение службы в роте. В результате Бергер оставался на наблюдательном пункте один на один с курьером, простодушным ефрейтором из крестьян, и принимался обучать того знаниям тактических вопросов ведения боя, недавно приобретенных в училище. Ефрейтор курил и, делая вид, что слушает, время от времени произносил:

– Так точно!

Противник вел легкий минометный обстрел, а я занялся обозрением и изучением местности. С правой стороны лес, начинавшийся у берега реки, образовывал естественное острие нашего плацдарма, вклинившегося в оборону русских. Возле его опушки стояли две избы, позади которых разместилась батарея крупнокалиберных зенитных орудий, прикрывавших русские танки от налетов с воздуха вплоть до железнодорожной насыпи. Прямо перед нами проходила первая линия окопов противника. Окопы были вырыты на совесть и хорошо замаскированы. В них с одним пулеметом находились русские стрелки.

Перед нашим передним краем на поле лежали убитые русские солдаты, которые через два дня стали издавать такое зловоние, что наша специальная команда была вынуждена под покровом ночи присыпать их землей вперемешку с известью.

Виднелись железнодорожная насыпь и белое станционное здание. К последнему подходила черная изъеденная колдобинами дорога. Железнодорожная насыпь, за которой начинались прибрежные холмы, была высотой в несколько метров и представляла собой естественное укрепление. За ней по склонам холмов круто вверх поднималась уже упоминавшаяся проселочная дорога, подходя прямо к батареям русских пушек, вспышки выстрелов которых были видны по ночам.

На плоской степной равнине я заметил разведывательную группу из роты Купфера, направлявшуюся в сторону села, которое хорошо просматривалось в окулярах стереотрубы. Многие дома в нем были повреждены. В северной части станицы строения были из красного кирпича, а слева стояло одноэтажное имение. Из населенного пункта прямо в открытое поле выходила железнодорожная линия, терявшаяся за небольшим мостом.

Дальше на севере виднелись холмы, откуда притекали воды реки Чир, имевшей здесь широкую поросшую кустарником и лесом пойму, простиравшуюся на тысячу метров. Но лес, напоминавший тропики, был только на восточном берегу реки.

По другую сторону Чира в нашем тылу прибрежная полоса была довольно узкой. Кроме Нижнечирской там располагались хутора Ближнеподгорский и Ближнемельничный, соединенные друг с другом проселочной дорогой, вдоль которой жители разбили сады и возделывали небольшие огороды. Затем прибрежная местность круто поднималась на 50 метров и снова начиналась бескрайняя высохшая степь, поросшая жидкой жесткой травой и прорезаемая глубокими балками, рядом с которыми располагались убогие села.

Русские обстреливали нас из легких минометов, ставя заградительный и ведя беспокоящий огонь. Мины падали то в кустах, то в поле, напоминая о присутствии противника. Если и поражалась какая-нибудь цель, то это было чистой случайностью. Но было ли это случайностью? Вот в чем вопрос. Нет, это было приговором Бога, по чьей воле, впрочем, творилась вся история человечества.

Чтобы сходить в отхожее место, приходилось отползать на четвереньках на 50 метров назад под укрытие недавно возведенных могильных холмов в небольшую лощину. Там можно было присесть над специально сооруженными для этого ямами, не опасаясь, что кто-нибудь тебя увидит. Точно в такой же лощине в 50 метрах от нас располагалась огневая позиция артиллерии.

Целый день над головой тянулись облака с редкими синими прогалами, через которые проникали лучи света. Вечерело, и облака стали приобретать серо-голубой оттенок. На востоке светлая полоса на небе по мере захода солнца постепенно сужалась. С наступлением сумерек разносчики пищи отправились на кухню, бряцая котелками и судками.

В окопе наблюдательного пункта стало довольно прохладно. Выбираясь из него, я случайно раздавил двух жаб. Мне доставило большое удовольствие немного размяться и, накинув на плечи плед, наблюдать за полетом пары наших самолетов, которых мы ожидали в течение всего дня. Они должны были провести воздушную разведку позиций русской артиллерии на высотах.

Самолеты улетели, а я продолжал глядеть на небо, ожидая появления месяца, ведь без него ночью трудно что-либо разглядеть. Внезапно сверху послышался гул моторов, вспыхнули прожекторы, и на высоте в свете их перекрещивающихся лучей стали видны серебряные птицы. Затем вспыхнули огненные шарики, которые стали разлетаться в разные стороны множественными цветными точками. Это заработали наши зенитки. Создавалось впечатление, будто порвалась гигантская рыбацкая сеть и пойманная рыба устремилась на волю.

В ночной темноте на Нижнечирскую и Ближнемельничный посыпалась туча бомб, сброшенных