с русских самолетов. Грохот от их разрывов эхом отдавался от крутых берегов реки. Месяц так и не появился, и мне вспомнился совсем другой случай.

Когда мы не несли дежурство, то отдыхали в палатках. Однажды ночью я проснулся и увидел, как нашитые на маскировочную сеть куски ткани волшебным образом переливаются в лунном свете, образуя какую-то непонятную фигуру. Послышался шорох, будто кто-то царапается и разгребает землю.

«Неужели медведь?» – подумал я, но тут же отогнал эту нелепую мысль и вслух произнес:

– Да нет, это мыши.

– Что там? – спросил проснувшийся Скалигер.

– Разве вы не слышите?

Тот прислушался.

– А, ерунда! Это песок и ветер. Больше ничего, – бросил он, перевернулся на другой бок и захрапел.

В 4 часа утра я вновь засел перед стереотрубой, хотя особенности здешнего ландшафта мне были известны уже наизусть. Мне предстала интересная картина. Две батареи, наша и русская, прошедшей ночью вычислили друг друга и теперь вели между собой артиллерийскую дуэль.

Со стороны ничейной земли ветер принес сладковатый запах, а сверху спустилась дымка тумана, и мне пришлось приоткрыть маскировочную сеть. Видимость заметно улучшилась. Мне снова стали видны столбы кровожадных мошек, вившихся над пойменным лесом, стаи мышей и прыгающие жабы, которые, между прочим, продолжали падать в наши окопы. Я видел, как с кухни возвращались разносчики пищи. Похожая картина наблюдалась и на той стороне. Русские солдаты выходили из домов, приветствовали друг друга, строились и куда-то шли.

Пришел порученец обер-лейтенанта и принес маленький аппетитно пахнущий пакет с завтраком. Он разложил на газетной бумаге хлеб, мармелад и стал отгонять мух. За этим занятием его и застал пришедший Янсон.

Я решил позвонить на позицию и попросил к телефону Эрхарда.

– Что нового? – спросил он.

– Ничего. Просто мне захотелось услышать твой голос.

В окуляры стереотрубы мне было видно, как взлетают вороны и, набрав скорость, резко меняют траекторию своего полета, как в небе зависают жаворонки. До меня доносились их трели. Потом появились сороки. Я мог и ошибаться, может, это были и не сороки вовсе? Но в пользу моей догадки свидетельствовал их черно-белый окрас. Идиллию, наблюдавшуюся в небе, нарушал только мерзкий сладковатый запах.

Неожиданно началась пальба из стрелкового оружия. Из своих окопов стали выглядывать командиры взводов, крутя ручки телефонных аппаратов. У всех был один и тот же вопрос, который озвучил мне Эрхард:

– Что случилось?

– Да так, собака. Больше ничего.

– При чем здесь собака?

– Это не простая собака, а увешанная минами. Своеобразная шутка русских[135].

Все успокоилось, и только артиллеристы продолжали свою дуэль. Внезапно в небе появились русские бомбардировщики и стали сбрасывать на нас свой смертоносный груз. Послышались возгласы:

– В укрытие! Всем в укрытие!

Сначала землю прошили пулеметные очереди. Они ложились чертовски близко от меня. Затем посыпались бомбы, похожие на консервные банки. Не успел я оглянуться, как обер-лейтенант уже лежал мертвым, уткнувшись головой в свой завтрак на газете.

Снова наступила тишина. Снова с поля потянуло тошнотворным сладковатым запахом. Пришлось выкурить сигарету на пустой желудок, чтобы как-то перебить эту вонь.

– Как вы это выносите? – спросил меня Скалигер.

– Будем надеяться, что не задохнусь.

– Это ничего по сравнению с комарами.

Скалигер нацепил себе на коротко остриженную голову противомоскитную сетку, которая не могла скрыть его покрасневшего на солнце лица, покрытого веснушками. Как и у многих блондинов, кожа у него была чувствительна к солнцу и начала уже кое-где шелушиться.

– Вон там движется наша разведгруппа. Проследите за ней, – приказал мне Скалигер.

– Слушаюсь! Разрешите отлучиться сегодня к зубному врачу.

– На юге наши войска форсировали Дон на 200-километровом участке, – начал было он.

– Я успею. С севера все еще доносится канонада. Отсюда ее хорошо слышно.

– Так и быть, сходите к зубному. Но только одна нога здесь, другая там.

Я направился на нашу хваленую огневую позицию, чтобы посмотреть, какие изменения там произошли за прошедшую ночь. Несмотря на то что она располагалась за рекой, кое-что здесь стало иным. В глаза мне бросился смертельно бледный Хамербахер, наш новенький, который ожесточенно копал себе глубокий блиндаж.

– Сначала он не хотел рыть себе даже окоп, – пояснил мне Микш. – А теперь копает час за часом. Один раз его сооружение уже обрушилось, и нам пришлось его откапывать.

– Как обстоит дело с фуражом?

– Никак!

– Вам надо съездить на нейтральную территорию. В 7 километрах отсюда я видел сено в стогах. Езжайте впятером и не забудьте винтовки!

Затем я направился к зубному врачу, который поинтересовался, как обстоят дела у нас на передовой.

– Нормально, – ответил я. – А как у вас?

Еще при входе в медпункт мне бросилась в глаза группа раненых, лежавших рядами в перевязочной.

– Сегодня ночью было ранено 35 и убито 2 человека.

– Пожалуй, на передовой будет получше.

– А как вас кормят? – спросил дантист.

– Дают немного хлеба без ветчины, вчера была сладкая пшенная каша, кофе.

– Мне казалось, что у вас с продуктами лучше, чем здесь.

Я вернулся на передовую и сразу же направился на наблюдательный пункт. Разведывательная группа только что вернулась с двумя пленными. И снова потянулся безрадостный день с созерцанием унылого коричневого пейзажа. Ночь прошла на удивление спокойно, а на следующий день противник опять вел рассеянный огонь под голубым безоблачным небом. Вновь приходилось прятаться от налетов вражеской авиации. А в полночь нас подняли по тревоге. Перед ротой Купфера якобы появилась разведывательная группа русских. Все были напряжены, но стрелять не пришлось. Купфер был известным паникером. Наконец удалось три часа поспать. Я снял сапоги и уснул как убитый.

Кормили нас весьма скудно. Утром давали пшенную кашу, а вечером гороховый суп без капли жира и без мяса. За завтраком на целый день выдавали 30 граммов масла и треть батона хлеба. Для наших организмов этого было явно мало, и мы сохли, как тот песок, в который приходилось зарываться от бомбежек. Уже тогда стали проявляться черты будущей аскетической жизни.

У меня вновь разболелся зуб. Теперь уже под пломбой. Боль была настолько нестерпимой, что я принялся жевать стебли можжевельника.

– Шнапс помог бы лучше, – сказал Скалигер и отправил меня к зубному врачу.

Зайдя на позицию, я узнал об удачной вылазке наших возничих. Они все же направились впятером на нейтральную землю. Поскольку там никого не было, наши удальцы решили заглянуть в горящую станицу. Несмотря на предупреждения наблюдателя от танкистов, возничие отправились туда и загрузили телегу до самого верха отборным сеном. Ее едва стронули с места 4 лошади. И тут на них напали 13 русских.

– Что ты говоришь!

– Да, да. А