столь великого и выдающегося, к которому она питает особенное уважение и дружбу; что, как ему известно, республика будет желать воздать ему все знаки великого почета, которые ему следуют, а с другой стороны, поставит себе не иную цель, как только удовлетворить его величество и сделать ему угодное. Обещав далее исполнить просьбу о паспорте и написать о заготовке лошадей, Рудзини обратил внимание посла на трудность найти помещение в арсенале, где он не представляет себе, как его величество мог бы найти надлежащий комфорт, на что Возницын заметил, что все подойдет, лишь бы только помещение было в этой части города, к чему есть сильное желание (dicendo che ogni cosa sarebbe propria, purch`e fosse in quella parte, indico non esser poco efficace il desiderio che se n’era concepito). Очевидно, что Петр желал устроиться в Венеции в арсенале так же, как в Амстердаме он устроился на Ост-Индском дворе. Возницын сообщил далее, что не знает, сколько времени продлится пребывание в Венеции, но думает, что оно не будет долгим. Послы последуют за государем, окончив свои дела в Вене. Не решено еще, поедет ли в Италию самое посольство. В заключение он в общих и кратких выражениях высказал, что при первой же официальной встрече послов с Рудзини зайдет разговор о мире, на что Рудзини отвечал уверением во внимании и искренности республики относительно союза и общих выгод[493].

Из Бадена Петр, вероятно, 6 июля проехал в венгерский город Пресбург, лежащий на левом берегу Дуная в 60 верстах ниже Вены. С половины XVI в. этот город (по-венгерски Pozony) был столицей Венгерского королевства, и в его старинном, построенном в XIII в. готическом соборе венгерские короли венчались короной св. Стефана. 7 июля царь вернулся в Вену[494]. По возвращении из поездки к нему в этот день, 7 июля, явился от цесаря граф Кинский и, как гласит запись его разговора с царем, «великому государю говорил: цесарское-де величество велел ему к его царскому величеству притит и о чем он, великий государь, станет ево спрашивать и ему все цесарского величества намерение, как ближнему и о всем ведомому человеку, объявить. И ему говорено (Петром): нет ли какой ведомости от турского султана? И граф говорил, что-де цесарское величество болши того не имеет, что после приезду секретаря июня в последних числах писал аглинской посол, что турки на тое статью, какова объявлена наперед сего (т. е. uti possidetis) и с стороною царского величества позволяют быти в миру. И ему сказано, что царское величество цесарскому величеству приказывает свое поздравление. А болши того с ним о делах не говорено и отпущен». Для Петра ничего радостного в известии о том, что турки соглашаются мириться с ним на основании uti possidetis, не заключалось; он желал бoльшего. Вот почему, может быть, он и не продолжал по этому поводу разговора с Кинским, которому о своих желаниях высказал еще ранее[495].

В тот же день, 7 июля, по возвращении в Вену Петр вновь отправил П. Б. Возницына к венецианскому послу еще раз переговорить о подробностях путешествия. На этот раз Возницын явился в самый дом венецианского посольства. Засвидетельствовав от имени царя, только что вернувшегося из Бадена, удовольствие, с которым царь узнал о готовности Рудзини содействовать путешествию и о его хлопотах, и упомянув, что царю хорошо известна его прошлая деятельность во время переговоров о союзе, московский посол объявил, что приехал для того, чтобы лучше объяснить Рудзини намерения царя относительно поездки в Венецию. Царь решительно желает совершить путешествие и въехать в город в полном инкогнито, без всякой демонстрации, без всяких приготовлений и встреч где-либо, а тем менее на границе, и просит Рудзини дать письмо к кому-либо из его родных или друзей, в чьем бы доме он мог поселиться в первые дни. При этом он прибавил, что по мере пребывания царь войдет в сношения и общение с венецианским правительством. Письмо и паспорт он просил написать на чужое имя — волонтера Александра Меншикова (Alessandro Minschios) с семью другими лицами.

Рудзини, высказав благодарность по поводу великодушных чувств его величества, сказал, что в точности написал дожу о предметах предшествующего разговора, и говорил опять, что, с одной стороны, хотелось бы воздать такому монарху высокие знаки почести, ему подобающие, но с другой — надлежит сообразоваться с его желаниями, так определенно выраженными. «Затем, — пишет Рудзини, — с улыбкой было прибавлено, что такие узкие формы приема, о которых он, посол, возвестил мне при этой новой встрече, не только не допускают никакой демонстрации, но и лишены всякой меры удобства, которым нельзя пренебрегать; что, раз о путешествии его величества известно, всякое письмо и все другое выходит излишним; что мой дом и мои родные почтут за честь быть в распоряжении царя и что дом будет приготовлен к моменту его прибытия в город. Посол, однако, серьезно настаивал на заявленном образе действий, говоря, что такой образ действий желателен для царя и что он будет приятен ему вначале по прибытии, а потом все устроится, как будет лучше». Рудзини в своем ответе изъявил готовность относительно письма и относительно дома, все же давая понять затруднительность такого образа действий; но Возницын стоял на своем и продолжал просить письма, чтобы знать кого-либо в Венеции на всякий случай. «Поэтому, — продолжает Рудзини, — приложив все старание к отступлению, я нашел себя принужденным, наконец, сказать, что и без письма мой брат будет гордиться позволением быть у ног его величества и состоять вполне к его услугам». Возницын сказал затем, что отъезд предположен на ближайшую среду (13/23 июля) и царь рассчитывает, что путешествие можно совершить в пять дней, так как он поедет не в почтовом дилижансе, но только в коляске. Он заключил беседу, сказав Рудзини, что, может быть, царь перед поездкой пожелает почтить его, допустив его в свое присутствие. На этом разговор окончился.

Рано утром 8 июля к Рудзини явился переводчик царя от его имени подтвердить об отъезде в среду и сообщить расчет о возможности сделать путешествие в пять дней. Это побудило Рудзини, хотя и предусматривавшего, что поездка, может быть, отложится, отправить и это второе свое донесение эстафетой[496].

8 июля, в день св. Прокопия устюжского чудотворца, третий посол Прокофий Богданович Возницын справлял свои именины[497]. По этому случаю он устраивал ужин, на котором имеем основание предполагать присутствие царя. Ужин сопровождался музыкой: игрой на струнных инструментах (на арфе и на скрипках), для чего специально приглашался солист