Общая численность личного состава прибывших с Клебером частей не превышала 2500 чел., тем не менее они существенно - примерно в 1,5 раза - усилили группировку французских войск, позволив гораздо более плотно прикрыть подходы к Каиру и блокировать мятежный Булак. «Французские солдаты, - сообщает ал-Джабарти, - окружили Каир и Булак и не давали никому входить и выходить из города. Таково было положение через восемь дней после начала восстания. Французы, окружив оба города плотным кольцом наподобие браслета, не допускали никакого подвоза продуктов». И всё же у Клебера было явно недостаточно сил для того, чтобы взять город штурмом.

Гораздо более важное значение имело, на мой взгляд, появление на театре военных действий самого главнокомандующего: только он обладал необходимыми полномочиями для тех политических шагов, которые при невозможности подавить восстание сугубо военным путем могли иметь решающее значение. Сам Клебер признает в «Докладе», что, ознакомившись по прибытии в главную штаб- квартиру с ситуацией, счел нужным прибегнуть к сочетанию политических и военных методов, убедившись в недостаточности одних лишь последних:

«У нас было слишком мало боеприпасов, особенно бомб и артиллерийских гранат. Считая слишком опасной любую частную операцию, я решил дождаться возвращения нашего снаряжения, войск генерала Бельяра, которые должны были подняться [по Нилу] в Каир сразу же после занятия Дамьетты, и вызванной мною [сюда же] дивизии Рейнье. Пока же я ждал объединения наших сил, я приказал совершенствовать наши укрепления, оборудовать новые батареи и готовить зажигательные материалы. Эту паузу, необходимую для успеха наших военных операций, я использовал, чтобы посеять раскол в рядах повстанцев путем переписки и переговоров и чтобы напугать их, сообщив всем о поражении великого визиря».

Последний момент следует отметить особо. Боевой дух повстанцев, по свидетельству ал-Джабарти, во многом поддерживался ожиданием скорого прихода к ним на помощь армии великого визиря. Насуф-паша и другие военные руководители восстания на протяжении всей первой его недели тщательно скрывали от жителей Каира правду о результатах сражения при Гелиополисе:

«Когда паша и эмиры, осажденные в Каире, узнали об этих событиях, они скрыли это известие от жителей, стремясь поддержать их решимость в борьбе, и распространили слухи, противоположные полученным сведениям. Паша продолжал делать вид, будто он отправляет гонцов с письмами, в которых требует подкрепления и помощи. Время от времени паша и эмиры сочиняли ответы, якобы полученные на эти письма. Распространяясь среди жителей, эти ответы успокаивали доверчивых людей. Паша и эмиры постоянно твердили жителям, что господин великий везир прилагает все силы в войне с французами и что через день или два после того, как он отрежет противника от города, он двинется с солдатами в Каир. А когда он придет, наступит окончательная победа»

Между тем высокий боевой дух являлся, пожалуй, главным ресурсом повстанцев в условиях подавляющего превосходства противника в выучке и военном снаряжении. Их артиллерия, несмотря на все усилия горожан по ее пополнению, не могла соперничать с французской ни в количественном, ни в качественном отношении. Когда по окончании восстания она в соответствии с условиями капитуляции будет сдана французам, то Мишо насчитает в ее составе лишь 30 пушек калибром от 2 до 4 фунтов и одну гаубицу, отлитую жителями Каира уже во время осады. Для сравнения замечу, что, по данным на ноябрь 1799 г., в одной только Цитадели французы имели 40 орудий калибром от 4 до 14 фунтов.

Надежда на скорый приход помощи извне позволяла также до определенной степени сглаживать внутренние противоречия в весьма неоднородных рядах защитников Каира. Ал-Джабарти, наблюдавший ситуацию изнутри, сообщает о нескольких видах таких противоречий, прежде всего между горожанами и турецкими военными. Ранее уже отмечалось, что еще до начала восстания появившиеся в городе турецкие солдаты прибегали к откровенному произволу по отношению к местным жителям. С блокированием же французами подступов к Каиру и возникновением в городе дефицита продовольствия подобное поведение турок стало носить и вовсе вызывающий характер:

«В городе начала ощущаться нехватка продовольствия и поднялись цены на товары. Стали исчезать с рынков продукты питания: зерно и хлеб. Исчезли разносчики хлеба на лотках. Находившиеся в городе солдаты отнимали у жителей пищу и питье».

Если в критике турок ал-Джабарти еще достаточно сдержан (хроника писалась уже после восстановления ими власти над Египтом), то о противоречиях между городской верхушкой, к которой принадлежали влиятельные шейхи мечети аль-Азхар, включая его самого, и «низами» он пишет много и охотно, не скрывая своей антипатии к последним. Во время восстания, как это часто случается в периоды разлада устоявшегося общественного порядка, маргинальные элементы, среди которых было немало пришлых, приобрели в городе большое влияние благодаря своей мобильности и постоянной готовности прибегнуть к насилию. Более того, сплотившись вокруг самозваных лидеров, они присвоили себе часть функций власти. Под предлогом борьбы с «приспешниками неверных» маргиналы по своему произволу лишали имущества и жизни тех, кого сами же и обвиняли в подобном преступлении. Особое негодование ал-Джабарти вызывал один из неформальных лидеров «черни» - некий магрибинец:

«Прибыл также один магрибинец, о котором говорили, что это был тот самый, который прежде сражался с французами в провинции ал-Бухайра. Вокруг него сплотилась группа местных магрибинцев и группа хиджазцев из числа прибывших до этого . Этот магрибинец совершал дела, заслуживающие порицания, так как большая часть грабежа и убийств невинных людей в основном была делом его рук. Он следил за домами, в которых находились французы и христиане, и нападал на них. С ним действовал отряд, состоящий из черни и солдат. Они убивали всех, кто попадался им под руку, грабили дома, хватали женщин и отнимали у них украшения и одежду».

Ал-Джабарти в своей хронике еще неоднократно упоминает об аналогичных деяниях «магрибинца» и ему подобных, причем каждый раз с резким осуждением, демонстрируя то крайнее отвращение, которое у именитых людей города вызывал разгул «черни».

На всех этих противоречиях и решил сыграть Клебер, чтобы ослабить сплоченность рядов противника.

28 и 29 марта французы продолжали обустраивать свои позиции в районе главной штаб-квартиры и постепенно стягивали кольцо блокады вокруг Булака. Вместе с тем, судя по отчету Мишо, интенсивность боевых действий в эти дни существенно ослабла. Основные события разворачивались на дипломатическом фронте. 28 марта находившийся в плену у французов Мустафа-паша написал Осману Катходе письмо, сообщив о предложении французского главнокомандующего всем туркам, а если захотят мамлюки, то и мамлюкам, покинуть на другой день город и отправиться в Сирию к великому визирю. Всем уходящим Клебер обещал свободный пропуск, необходимые для путешествия припасы на 60 верблюдах и военный эскорт до границы. Осман Катхода отклонил это предложение, сославшись на то, что при существующем огромном численном превосходстве турок, мамлюков и арабов над французами подобная договоренность не будет понята и принята его же собственными войсками. В свою очередь, он предложил Клеберу заключить перемирие при условии, что французы оставят главную штаб-квартиру на площади Азбакийя и уйдут в Гизу. Однако уже 29 марта Осман Катхода изменил свою позицию на диаметрально противоположную. Едва ли его переубедил краткий ответ Клебера: французский главнокомандующий лишь вновь обещал туркам, если они решат уйти, дать им эскорт до Салихии, после чего начать с великим визирем переговоры о мире. В случае отказа он пригрозил возобновить военные действия. Вряд ли на перемену мнения турецкими военачальниками повлияла и военная обстановка, поскольку на фронте, о чем уже было сказано, за эти сутки активных действий не велось. Возможно, решающую роль здесь сыграли те самые внутренние противоречия в лагере восставших, на которых и пытался сыграть Клебер. Одновременно с Османом Катходой генерал, как сообщается в «Докладе», связался с шейхами и с другими наиболее влиятельным в городе людьми, очевидно пытаясь склонить их к миру. «Мамлюки, народ Каира и османы имели слишком разные интересы, чтобы долго сохранять единство», - поясняет Клебер. Как бы то ни было, Осман Катхода в письме от 29 марта снял прежнее требование к французам оставить главную штаб-квартиру и попросил прислать парламентера, уполномоченного обговорить условия турецкой капитуляции.