кузины и кузены и тетка миссис Мэри Тэйлор Уилрайт ста трех лет от роду. Поскольку наш дом был самый большой и располагался в самом удачном месте, вся родня традиционно съезжалась на День благодарения к нам, и, хотя гостей этих редко собиралось менее тридцати, большим бременем это не было, потому что мы только накрывали на стол и предоставляли несметное количество фаршированных индеек.

Гости же приносили закуски, каждый нес то, чем славился: троюродная кузина Харриет Паркер из Фломатона готовила восхитительное лакомство — прозрачные ломтики апельсина в свежевыжатом кокосовом соке; Элис, сестра Харриет, обычно появлялась, неся блюдо бататового пюре с изюмом; племя Конклинов, мистер и миссис Билл Конклин с квартетом красавиц-дочек, всегда приносили вкуснейшее овощное ассорти, законсервированное летом. Моим любимым кушаньем был банановый пудинг, рецепт которого хранила древняя тетушка, которая, несмотря на долголетие, живо управлялась по хозяйству — к нашему сожалению, она унесла рецепт в могилу, скончавшись в тысяча девятьсот тридцать четвертом году в возрасте ста пяти лет (и вовсе не возраст опустил занавес — ее атаковал и растоптал бык на пастбище).

И вот мисс Сук рассусоливала по этому поводу, пока мои мысли блуждали в тумане, меланхоличные, словно дождливые сумерки. Вдруг я услышал, как пальцы забарабанили по кухонному столу.

— Бадди!

— Что?

— Ты не слышал ни слова.

— Прости.

— Я прикинула, что в этом году нам понадобится пять индеек. Когда я обсуждала это с дядюшкой Б., он велел, чтобы ты сам забил их. И сам ощипал.

— Но почему?

— Он сказал, что мальчик должен научиться делать подобные вещи.

Забивание скота и птицы было работой дядюшки Б. Наблюдать, как он режет кабанчика или даже сворачивает шею курице, было для меня тяжким испытанием. Моя подруга чувствовала то же самое, мы оба не могли перенести жестокость более кровавую, чем убийство мухи, так что я даже растерялся, слыша, каким спокойным тоном она передала дядюшкино распоряжение.

— Что ж, я не стану.

Она уже смеялась.

— Конечно не станешь. Позовем Баббера или другого какого негритенка, дадим ему пятак. Но, — сказала она, заговорщицки понижая голос, — пусть дядюшка Б. думает, что это ты сделал. Он будет доволен и перестанет твердить, как это дурно.

— Что дурно?

— Что мы всегда вместе. Он говорит, что у тебя должны быть другие друзья, мальчики твоего возраста. Что ж, можно сказать, он прав.

— Мне не нужно других друзей.

— Тихо, Бадди. Помолчи теперь. Ты так добр ко мне. Прямо не знаю, что бы я делала без тебя. Превратилась бы в старую ворчунью. Но я хочу видеть тебя счастливым, Бадди, сильным, способным выжить в этом мире. Но этого не случится, пока ты не научишься ладить с такими, как Одд Хендерсон, и не превратишь их в своих друзей.

— Его? Он — распоследний во всем мире, с кем бы я подружился.

— Пожалуйста, Бадди, пригласи этого мальчика на День благодарения.

Хотя мы оба порой задирали друг друга, но никогда не ссорились. Сначала я просто не мог поверить, что ее просьба — нечто большее, чем дурацкая шуточка, но потом, видя ее серьезный настрой, я сообразил в негодовании, что мы на грани раздора.

— А я-то думал, ты мне друг.

— Я твой друг, Бадди. Честное слово.

— Если бы ты была моим другом, тебе даже мысль подобная не пришла бы в голову. Одд Хендерсон ненавидит меня. Он мой враг.

— Он не может тебя ненавидеть. Он же тебя совсем не знает.

— Ладно, я его ненавижу.

— Потому что ты его не знаешь. И это все, о чем я прошу. Дать вам обоим возможность немножко узнать друг друга. И тогда, я думаю, все неприятности останутся позади. А может быть, ты прав, Бадди, может, вы и не подружитесь никогда. Но я сомневаюсь, что он опять станет обижать тебя.

— Ты не понимаешь. Ты никогда никого не ненавидела.

— Да, никого. Нам отведено слишком мало времени на земле, и я не хочу, чтобы Господь видел, как я трачу отпущенное мне на ненависть.

— Я не хочу его приглашать. Он подумает, что я сбрендил. И будет прав.

Дождь сошел на нет, оставив после себя гнетущую бесконечную тишину. Чистые глаза моей подружки пристально изучали меня, словно я был покерной картой, которую она решала выложить на стол. Она поправила пепельную прядь на лбу и вздохнула.

— Тогда я сама это сделаю. Завтра же, — сказала она. — Надену шляпу и навещу Молли Хендерсон.

Заявление удостоверило ее решимость, ибо я никогда не слышал, чтобы мисс Сук планировала навестить кого-то, не только потому, что вовсе не обладала талантом общения, но потому, что была слишком скромна, чтобы рассчитывать на радушную встречу.

— Я не думаю, что у них в доме День благодарения так уж пышно празднуется. Возможно, Молли будет приятно, если Одд побудет с нами. О, я знаю, дядюшка Б. никогда не разрешил бы, но еще лучше было бы пригласить их всех.

Я так расхохотался, что разбудил Куини, и после минутного недоумения моя подруга тоже захохотала. Ее щеки порозовели и глаза просияли, она встала, обняла меня и сказала:

— Ох, Бадди, я знала, что ты простишь меня и признаешь: в моих словах все-таки есть смысл.

Она ошибалась. Мое веселье имело другие причины. Две.

Во-первых — видение дядюшки Б., разделывающего индейку для всех этих скандальных Хендерсонов. А вторая вот какая: мне пришло в голову, что мне беспокоиться-то не о чем. Мисс Сук может приглашать, а мать Одда примет приглашение от сыновнего имени, но Одд не появится здесь и через миллион лет.

Он слишком гордый. Например, все годы Депрессии наша школа раздавала бесплатное молоко и бутерброды всем детям, чьи семьи, как его собственная, были слишком бедны, чтобы давать детям еду в школу. Но Одд, при всей своей истощенности, отказывался принимать что-либо, похожее на милостыню, в укромном месте он грыз орехи или жевал огромный сырой турнепс. Подобная гордость была характерна для всего хендерсоновского выводка: они могли украсть, выдрать золотой зуб изо рта мертвеца, но они никогда не принимали даров, предлагаемых открыто, все, что пахло благотворительностью, было для них оскорбительно. Одд сообразит, что приглашение мисс Сук — жест милосердия, или заподозрит, и недаром, что это просто уловка, чтобы он отстал от меня.

Тем вечером я пошел спать с легким сердцем, уверенный, что мой День благодарения не будет испорчен присутствием такого неуместного гостя.

Утром я проснулся жутко простуженным, и это было приятно, ибо означало, что в школу я не пойду. Еще это означало, что в