Шурме! — закричал неудавшийся богоубийца, — Смерть тирану! Смерть прогнившей Империи!

Но толпа уже бросилась на него, стрелявшего разорвали на куски, его черную шляпу втоптали в мостовую, еще до того, как подбежали полицейские...

Я не стал комментировать этот инцидент.

Не он первый, не он последний. Меня уже пытались убить миллионы раз, но всегда с одним результатом.

Я был бессмертен. До сегодняшнего дня, когда Словенов объяснил мне, что я встал на путь старости и гибели...

А люди всё тянули руки к моей колеснице, и какая-то женщина подняла вверх своего ребенка — уродца, покрытого паршой и с парализованными руками.

Местные дети страдали от радиации и от некачественных атмосферных фильтров, которые поставил сюда этот ублюдок Пушкин.

Я позволил моему соратнику Пушкину руководить колонизацией этой системы, а он разворовал половину выделенных денег.

И это тоже было признаком моей старости. Раньше Пушкин себе такого не позволял...

Мой слух выхватил из гомона толпы жалобный голос женщины с изуродованным болезнью ребенком:

— Бог-Император, помоги мне! Дай здоровья моему маленькому Леку, исцели его! На тебя уповаю, Бог-Император!

И я взмахнул рукой, и золотая вспышка пронеслась над толпой.

И ребенок вдруг засучил ручками, и парша исчезла с его личика...

— Спасибо, Бог-Император! Спасибо тебе!

Женщина пала на колени и принялась обнимать и целовать сына, по её щекам текли слезы...

А мы поехали дальше и вскоре остановились у громадного храма.

Здание, выстроенное в готическом стиле, возвышалось над городом, над всеми небоскребами Неониневии, оно восходило к самой атмосфере.

А перед храмом стоял мой памятник — монумент Императору-Крокодилу, и памятник изображал меня юным и красивым юношей, ибо в этом храме поклонялись мне — создателю Империи, самому сильному существу во Вселенной, живому богу.

И я прослезился под шлемом, увидев лик памятника и узрев себя молодым и бессмертным...

Теперь мне таким уже не быть.

А перед храмом меня уже ждали стеклянные ящики, в которых лежали законсервированные тела офицеров, погибших во время нападения грибоголовых. Павших солдат в этой звездной системе сжигали, как и во всей Империи. Но вот офицеров было принято консервировать после смерти, на случай если появлюсь я...

И я появился.

И толпа наконец замолчала и замерла в предвкушении чуда.

Даже жрицы моего культа, юные девы в белых платьях, все пали на колени.

И я показал им чудо — я воздел руки, и золотой свет залил площадь перед храмом.

А через миг стеклянные ящики лопнули, и мертвые офицеры воскресли и зашевелились. К ним уже бежали их родные и близкие, и жены плакали, и показывали оживленным мужьям, как подросли их дети...

— Бог-Император! Дарующий жизнь! Попирающий смерть!

Люди теперь почти все плакали от восторга и счастья.

И моя колесница двинулась дальше, и люди бросали мне цветы — целые горы цветов устилали наш путь.

Но конец пути был мрачным. Мы проехали туда, куда полицейские на пускали народ, здесь уже много лет лежал сбитый космический корабль грибоголовых — его сбили еще во время осады, и он упал на столицу. И сдвинуть его с места или распилить так и не смогли — грибоголовые строили свои корабли из каких-то сверхпрочных и сверхтяжелых металлов.

Здесь меня уже встречал планетарный губернатор, толстый человечек. А вместе с ним — высокая и мрачная девушка в силовой броне, шеф местного планетарного Охранного Отделения.

Они хотели мне что-то показать внутри этого корабля. И я даже знал что. Вот только вслух об этом ни с кем не говорил, даже со Словеновым.

То была самая запретная из тайн Империи...

Тайна, за один намек на которую, человека могли казнить без всякой жалости.

Но ныне все изменилось. Я умирал. Я теперь знал это. Так что пора бы раскрыть тайну — хотя бы моему наследнику Рюрику...

Я спустился с колесницы и приказал:

— Рюрик, ты со мной. И еще ты, генерал.

И вот втроем, вместе с моим сыном и Шефом Охранки, мы вошли внутрь корабля инопланетян.

И крики толпы сразу стихли.

Здесь царила жуткая тишина, а пространство странно изгибалось под немыслимыми углами. Ибо грибоголовые постигли тайны многомерности Вселенной.

Но это им не помогло — в этом корабле пали сотни инопланетян, тут повсюду до сих пор валялись шляпки грибоголовых, нетленные, ибо эти шляпки были то ли имплантом, то ли симбиотическим существом из неизвестной материи. Грибоголовые вживляли их себе в головы, чтобы быть умнее. Эти шляпки и правда напоминали грибные, за что грибоголовые и получили свое название. А трупов самих грибоголовых, которым раньше принадлежали эти шляпки, тут не было. Грибоголовые состояли из магии, имплантов и чистой энергии, так что мертвых тел от них не оставалось.

Мы шли все дальше, в самые глубины этой жуткой нечеловеческой конструкции...

— Здесь, — сопровождавшая меня девушка указала на магическую завесу, она до сих пор была активна и перекрывала вход в какое-то помещение, — Вот там она. Икона греха! Самое богохульное, что мы видели.

И Рюрик всмотрелся туда, куда указывала Шеф Охранки, и, узрев, ахнул в ужасе.

Я же разломал завесу, а потом вошел внутрь помещения, явно служившего грибоголовым часовней.

Я взял икону из черного металла и вынес её в коридор...

И вот тогда мне поплохело. Я тяжело осел на пол.

— Отец! — в страхе закричал Рюрик.

А Шеф Охранки просто опешила. Она никогда раньше не видела ослабшего бога, как и никто из смертных...

Но об этом — потом. Я потом скажу Рюрику, что силы оставляют меня, и я умираю. Не сейчас. Время у меня еще есть.

Я взмахнул рукой и погрузил сопровождавшую нас девушку в волшебный сон. Ибо то, что мне надлежало сказать, не предназначалось для её ушей.

Потом я показал Рюрику икону, чтобы сын мог рассмотреть её поближе. На ней было изображено лицо белобрысого юноши — мое лицо.

Да-да, в часовне грибоголовых хранилось мое изображение!

— Как? Почему? — Рюрик был растерян и напуган.

— Это не я, — объяснил я сыну.

Я наконец обрел силы и тяжело поднялся на ноги.

— Это мой брат — Петя, — сказал я, — Видишь ли, Рюрик, у тебя когда-то в прошлой жизни был злой близнец — Либератор...

— Да, я помню, — кивнул Рюрик.

— Но вечный миф всегда повторяется, сын, — усмехнулся я, — Так что и я пошёл той же дорогой, сам того не желая. Когда я десять тысяч лет пожрал Солнце и стал