деле находится, а видим морок, который в разные стороны ходит. Жоховы давно душу дьяволу продали, это же все в городе знают.

Я не стал спорить, солнце крутит, похоже на то. Или мы крутимся… Чертовщинка, короче, непонятное, но меня это особо не удивило, в лесу все что угодно может стрястись.

— А вот прикинь, мы тут бродим-ходим, а Рокотова взяла — и Ефимов Ключ все-таки нашла, а? И уже три литра заветной водички выдула, и успела превратиться.

— В кого? — не удержался я, спросил.

— В кого в кого, в вальпургию. Она же германистка — наверняка мечтает в вальпургию превратиться, вот ее желание и сбывается — крылья уже есть, когти отрастают. Она уже всех там сточила.

— Кого?

— Всех, Жохову, Шефа, Листвянко, конечно. Мы приходим, а там она вальпургия, сидит, в зубах ковыряется… Слушай, а у тебя какое бы желание было, а? Ну, если бы ты Ключ нашел? Здоровье само собой, а для себя?

Я не задумывался особенно, что мне для себя нужно. Не верю я, если честно. В конце концов, все у меня есть вроде.

Книгу, что ли, попросить? Ну, вдохновения то есть, таланту. Журналистом стал, стану писателем. А что? Шаг в жизни, должен же кто-то из нашего городка и писателем стать, не все же только по боксу чемпионы.

— Я бы себе пожелал знаешь чего? Чтобы гипнотизером стать. Вот вижу я, допустим, Жохова направилась в молельню…

Я постукивал затылком по коре. Дуб оказался теплым и приятным, и даже пах хорошо, сладким чаем. Я смотрел на лес, на редкие деревья, оплетенные высохшим вьюном так, что нельзя было предположить даже их принадлежности. Нравилось вот так сидеть, чувствовать себя потерянным и недосягаемым, забытым, свободным, пусть даже в сопровождении пятахинского бреда. Я совсем не думал о том, что мы заблудились, в конце концов, у нас же есть Капанидзе, он найдет, если что.

— Давай опять побежим?! — предложил Пятахин.

— Опять наперегонки?

— Не, просто так, бессмысленно. Побежим, пока не устанем. Ты когда-нибудь через лес бегал?

— Нет, — сказал я.

— Тебе надо попробовать. Это могуче. Попробуем?

— По лесу бегать глупо, шею можно свернуть.

— Ерунда… Слушай, а если это не землетрясение было? Если это метеорит упал, а? И все они уже превратились в зомби. Вот мы придем, а они на нас кинутся. Вот ты сможешь свою Александру вилами проткнуть?

— Не знаю…

— А я свою Снежанку точно не смогу. Вот Жохову сколько угодно, хоть пять раз, только она не заразится ведь. Ты заметил — в фильмах зомби только на красивых нападают. А знаешь, почему мы заблудились? Потому что метеорит исказил пространство. Возможно, у нас тут лента Мебиуса — замкнутый круг, а в нем одни зомби… Слушай, а Жохова ведь предчувствовала — недаром чеснок ела… А ракетница-то настоящая хоть?

— Настоящая.

— Давай проверим, а?

— Не будем мы ничего проверять.

— Тогда давай шишками покидаемся?

— Признайся, Пятахин, твои родители тебя не хотели убить?

— Дай подумаю…

Пятахин размышлял минуту, затем сказал:

— Ну, разве что пару раз. Знаешь, они все время посылали меня в аптеку за железную дорогу, а там на переходе все время кого-то сбивало. Может, они так и хотели меня убить… Точно ведь — хотели.

Пятахин немного загрустил.

— А еще они мне скутер купили. Какие нормальные родители купят ребенку скутер? Если не хотят, чтобы он убился?

— У меня есть мотоцикл, — напомнил я.

— Значит, тебя тоже убить хотели. А, ладно. Давай, что ли, шишками покидаемся.

— Зачем шишками?

— Просто, низачем. От тоски. Рокотова жива, грустить, что ли?

— Да ну. Глупо.

— Брось, нормально, давай покидаемся.

Пятахин начал собирать шишки.

— Ладно, давай покидаемся, — согласился я. — А как победитель определяется?

— А никак. Просто. Ну, у кого фонарь первый вскочит. Тут вообще нет победителей, тут удовольствие. Это как быдлеска — она ни для чего делается, она просто так. Для себя. Все настоящие художники работают только для себя. Я же все-таки поэт.

От дуба не хотелось отрываться, наверное, я бы поспал. Но Пятак уже поднялся и продолжал собирать шишки и желуди. Я тоже стал собирать, не все подряд, те, что посвежее и потяжелее, не сосновые расшеперы, а наоборот, еловые, плотные, чтобы кидались подальше. Карманы отвисли, — все, готово.

— Этот лес мой, — махнул рукой Пятак. — А тот твой. Наступаем и начинаем швыряться, все просто.

— А потом?

Но уже Пятак уходил, громко считая, и я направился в другую сторону, отмерил шагов тридцать, повернулся.

Пятак уже наступал, сжимая шишку в руке. Я двинулся навстречу. На дуэль похоже — зарядили пистолеты и сходятся, целясь друг другу в голову.

Конечно, я не выдержал первым. Запустил шишку, она пролетела у Пятака над головой, он даже не поморщился. Я стрельнул еще, и снова мимо, я не очень меткий. Мы сходились, я невыдержанно швырял в Пятака шишки, он не уклонялся, шагал медленно, смотрел мне в глаза, все ближе и ближе.

Когда осталось метров десять, Пятахин сделал резкое движение рукой. Возле правой щеки просвиристело, и тут же в ухе вспыхнула боль, резкая и сильная, я подумал, что ухо он мне откочерыжил — попробовал даже, нет ли крови? Кровь не текла, и ухо уцелело, только распухло, стало толщиной с оладью.

Я попробовал ответить достойно — куда уж, шишки у Пятахина летели быстрее, били точнее и кусали больнее, вот уже не ожидал в нем такого достоинства, как меткость. Лупили в голову, в руки, в уши, в самые незащищенные и больные места, я уклонялся и отвечал, но все бестолково — попадал либо в ноги, либо в куртку, либо Пятак вообще успевал увернуться. Он определенно был большим мастером шишкового боя, я начал отступать, спрятался за дуб, не очень старый, вполне себе тощий, но Пятак успешно меня за ним простреливал.

Я решил сделать тайм-аут.

— Пятахин, а тебе не стыдно? — спросил я.

— Стыдно, если честно. Стыдно… Знаешь, если уж совсем честно, мне и самому как-то не по себе. А что я могу поделать — снится мне она.

— Кто? — не понял я.

— Жохова. Понимаешь, мое сознание любит Снежанку, а подсознание, видимо, стремится к Жоховой. И ничем хорошим это не кончится, мне надо срочно лечиться…

— Нет, я не про это. Вот тебе не стыдно, что ты поехал вместо баторца, а? То есть его из списка выписали, а тебя по блату включили? Не противно?

— А что противного-то? — зевнул Пятахин. — Если бы я не поехал, поехала бы Желтая Соня, ее мать вовсю проталкивала. Согласись, лучше я,