Улицы тихи, будто род человеческий хочет стать как можно незаметнее. Чтобы забылось безумие, так часто и регулярно его захлестывающее. Продавцы в магазинах предупредительны, прохожие вежливы. Извиняются, уступают дорогу, придерживают дверь. Это ненадолго. Уроки истории учат только тому, что они ничему не учат. Пока же настал час чувства вины человечества перед самим собой. Оно – одновременно недуг, симптом и лекарство.

Купив несколько газет и забрав почту, Паоло поднимается к себе. Виноваль прислал ему предложение постоянной работы и интересуется, как у него дела. Он кладет контракт на стол и просматривает газеты. Листая страницы, понимает, что все пытаются рационально объяснить смертоубийство, опираясь на логику, заклясть страх, пропитавший всю страну. Найти виноватого. А закрыв последний бульварный листок, убеждается, что многие журналисты, как и он, считают, что проблему ищут не там. Она где-то между нашей слепой верой во все эти «священные книги», любовью к власти и страхом небытия. В нашей вечной неспособности быть свободными без догм. «Опиум снова убил людей».

Сидя на спальном мешке, на котором ночует теперь в гостиной, он пишет фразу на клочке бумаги и кладет его на пол к остальным. Все это время он записывал обрывки фраз, куски абзацев на чем попало. Писать, чтобы выкарабкаться. Оставить в прошлом воспоминания, занеся их на бумагу, которая присоединится к остальным на полу гостиной, уже усеянному листками.

Из вещей Энкарны Ибанез выбрал пестрый шейный платок, который она так любила, а все остальное, по цыганской традиции, сжег. На кладбище в Безоне он один идет за катафалком, не в силах отвести от него взгляд, медленно продвигаясь к цели по пустым аллеям. Сестра с ним в каждой его мысли, в каждом шаге. Он борется, чтобы не поддаться снедающему его чувству вины. Он виноват, что не был рядом, не смог сделать или сказать того, что следовало. Закрыв глаза, он продолжает идти на шум мотора. Мелкий дождик омывает памятники, когда гроб опускают в землю.

Паоло чуть раздвинул занавески. Пятница, 30 июня, 7.30. Улица пуста. Тишина в оттенках серого.

Мир повернулся вокруг своей оси, в этом нет никаких сомнений, как вне его, так и внутри. Смысл его жизни, каждого его поступка, желаний и ценностей – все как-то незаметно сместилось, и ему еще предстоит это понять. Сдвиг на несколько сантиметров в сторону – и все вдруг стало иным.

А каждую ночь все те же кадры перед глазами, жуть, призраки, живое мясо, кровавые цветы.

Потом мало-помалу, ночь за ночью источник сам собой иссяк, картины смерти заняли свое место в альбоме памяти. И рука, терзавшая нутро, тоже пока оставила его в покое, будто ее и не было никогда. Прижав два пальца к животу, он ищет след, рану, шрам вроде отметины на лице Берди – но нет, ничего, даже воспоминания. Он уже не знает, его ли это тело, его ли руки, все видится как будто со стороны, и эта дистанция спокойна, почти безмятежна. Ребенок, так часто плакавший в его нутре, уснул.

За окном белое утро, невозможно определить дату и даже время года. Мир остается нем. Паоло ставит на проигрыватель Infra Макса Рихтера.

Снимая бритвой пену со щек, он смотрит на свое лицо в зеркале, и оно кажется ему старше, будто больше в себя вмещает. Упругая кожа оцарапана. Помечена. Запрокинув голову, он скребет бритвой по горлу, оттягивает кожу двумя пальцами, чтобы сбрить волоски покороче. Голова его, совершенно пустая, медленно наполняется звуками скрипки и фидбэками. Мир смещается миллиметр за миллиметром. Все это ему знакомо, эти люди, эти вещи, но они стали другими. Или это его взгляд изменился, как будто теперь он может видеть дальше, за чертой. Он выходит из ванной и снова ложится спать.

ПЯТНИЦА – 14 часов

Ватно. Тихо. Мои ноги скользят под простыней. Выброшена из жизни. Там мое раздавленное тело. Я засыпаю. Картины бледнеют одна за другой. Стирание. Перезагрузка. Все болит. Засыпаю. Кто я теперь? Отковыривать корочки, чешуйки одну за другой. Я переплыла реку. И куда я попала? Перелинять. Преобразиться. Я засыпаю. На улице светло. Меня зовут Берди.

Поговорив несколько раз за эти дни по телефону, Ибанез и Паоло встречаются в бистро у метро «Шато-Руж».

– Мне очень жаль твоего друга Мики, сочувствую.

Паоло смотрит в окно.

– Кремацию на Пер-Лашез все откладывали, слишком много было вскрытий. По идее, это будет завтра.

Несколько минут они молчат.

– Как она? – спрашивает инспектор.

– В порядке, как легла, так и спит все время. Открывает глаза, только чтобы что-нибудь съесть.

– Она пришла в себя?

– Еще не сказала ни слова, но мне кажется, ей лучше. Спит все спокойнее с каждым днем. А что будет дальше, у вас есть новости?

– Я пока ничего не могу обещать, но думаю, мне удастся изъять ее из моего окончательного рапорта, по крайней мере, что касается ее близости с Эшем и его сектой. Я подумал над тем, что ты мне рассказал, и не вижу причин ее впутывать, она и так дорого заплатила. Она не в ответе ни за что в этой истории, и пора уже оставить ее в покое.

– Спасибо.

– Поблагодаришь, когда все будет улажено. А пока позаботься о ней и о себе тоже, вот и все, остальное я сам разрулю.

Когда Паоло входит в квартиру, занавески раздвинуты. Желтое солнце заливает комнату, пылинки танцуют в его лучах. Дверь спальни закрыта. Он включает кофеварку и начинает прибирать захламленную гостиную, скатывает спальный мешок, вытряхивает пепельницы, собирает грязные чашки и тарелки, в два счета заполнив раковину.

Складывая в прихожей разбросанную за неделю одежду, он вдруг замечает висящие на грифе гитары голубые трусики, те самые, что он нашел у себя в кармане весной. Именно с той ночи его жизнь изменилась, и все теперь будет не так, как прежде.

Дверь спальни за его спиной открывается, и тонкий палец скользит по его затылку. Она медленно проводит линию от его шеи к щеке, потом к губам и прикасается к ним поцелуем. На ней его футболка, лицо разукрашено отметинами от подушки и голубовато-лиловыми следами недавних синяков.

Она окидывает внимательным взглядом царящий в гостиной хаос, и правый уголок ее губ подрагивает в улыбке. Подойдя к гитаре, снимает с грифа голубые трусики.

– Это же мои! Как они сюда попали?

Паоло и Берди молча смотрят друг на друга, оба удивлены. Два лица одновременно трогает улыбка.

– Теперь ты можешь мне их вернуть.

Прежде всего я хочу поблагодарить человека, без которого всего этого, наверное, просто не было бы. Отзывчивый, щедрый, всегда готовый дать совет, до самого конца – и один из немногих, кто еще завтракает в кожаной куртке, Дон Карил Фери.

За то, что предоставили мне свое жилище, чтобы я мог спокойно выносить мое литературное дитя, благодарю Анн-Мари и Филиппа Ферон, Клаудию Филипс, Рафа Очаковски.