Теперь мне было легче управляться с пациентами. Но, если честно, Рут почти ничего не делала. Она просматривала свои карточки для “Тривиал персьют” и много звонила подругам, особенно Ханне, которая завела роман с инструктором по танцам.

В обеденный перерыв я ходила с Рут собирать букеты из сорняков: обливаясь потом, жарясь на солнце, мы лазали по насыпи у автострады, рвали стебли дикой моркови и сизого табака. Набирали полные туфли камней. Вначале казалось, что Рут – самая заурядная привлекательная домохозяйка-еврейка средних лет, но в ней было что-то сумасбродное, вольное. Как она вопила, заметив в проулке за больницей розовый цветок вечерницы!

Рут и ее муж выросли вместе. Их семьи близко дружили: в их городке в Айове евреев можно было по пальцам пересчитать. Сколько Рут себя помнит, все рассчитывали, что она и Эфраим поженятся, когда вырастут. В старших классах они влюбились друг в друга по-настоящему. В колледже она изучала домоводство и дожидалась, пока он получит диплом бухгалтера. Они оба, естественно, хранили невинность до свадьбы. Потом переехали к его родителям и заботились о его матери, прикованной к постели. Потом переехали в Окленд и мать забрали с собой, она до сих пор живет с ними, ей уже восемьдесят шесть.

Я никогда не слышала от Рут никаких жалоб: ни на больную старуху, ни на детей, ни на Эфраима. Я-то вечно жаловалась: на своих детей, на мужа, на невестку, а особенно на доктора Б. Он заставлял меня вскрывать все адресованные ему посылки: вдруг бомба? Если в комнату залетала оса или пчела, он выходил из здания, дожидался, пока я прихлопну насекомое. Это-то ладно – можно посмеяться. Но он был хам. Особенно, когда дело касалось Рут. Говорил, например: “Вот, трудоустроил ущербную, расплачиваюсь за свою доброту”. Прозвал ее “Дислексия”, потому что она переставляла цифры местами, когда записывала телефонные номера. Переставляла очень часто. Каждый день или через день он приказывал мне уволить Рут. Я отвечала, что мы не можем ее уволить. Нет оснований. Она мне очень помогает, ее обожают пациенты. Она всем поднимает настроение.

– Не выношу приподнятого настроения, – сказал он. – А эта ее улыбочка – хочется ей в морду дать.

Рут обращалась с ним все так же сердечно. Ей казалось, что он похож на Хитклифа[219] или на мистера Рочестера из “Джейн Эйр”, только ростом не вышел. “Ну да, совсем лилипут”, – сказала я. Но Рут пропускала мимо ушей все негативные замечания. Она была уверена: наверно, кто-то когда-то разбил доктору Б. сердце. Приносила ему кюгели, ругелах и “уши Амана”, вечно под каким-то предлогом заглядывала в его комнату. Я и не догадывалась, что она выбрала его в герои своего романа, пока он не зашел ко мне в ординаторскую. Прикрыл за собой дверь: “Вы должны ее уволить! Она со мной самым форменным образом флиртует! Это неприлично”.

– Что ж, даже если это кажется странным, она находит, что вы чертовски привлекательный мужчина. А мне, как и раньше, требуется ее помощь. Как же нелегко найти человека, с которым можно хорошо сработаться. Проявите терпение. Прошу вас, сэр.

Как всегда, “сэр” на него подействовало.

– Ну ладно, – вздохнул он.

На меня она влияла положительно: внесла в мою жизнь драйв. В перерыв, вместо того чтобы мрачно дымить в проулке, я весело лазила вместе с ней по грязи, собирая букеты. Я даже начала сама готовить, заимствуя некоторые из сотен рецептов, которые она весь день ксерила. Печеный жемчужный лук, слегка карамелизированный тростниковым сахаром. Она приносила одежду из еврейского благотворительного секонда, и я ее покупала. Несколько раз, когда Эфраим чувствовал себя слишком усталым, я ходила с ней в оперный театр.

В опере с ней было просто замечательно, потому что в антрактах она не стояла со скучающим видом, как все остальные. Она тащила меня прогуляться по главному фойе, чтобы полюбоваться нарядами и драгоценностями. На “Травиате” я плакала вместе с ней. А нашей любимой сценой была ария старухи в “Пиковой даме”.

Однажды Рут пригласила доктора Б. в оперу. “Нет! Какая неуместная просьба!” – отрезал он.

– Вот мудак, – сказала я, когда он вышел.

А она лишь обронила, что врачи – слишком занятые люди, им не до романов. Наверно, придется сосредоточиться на Джулиусе.

Джулиус, дантист на пенсии, тоже играл в “Оклахоме!”. Вдовец, очень полный. Она сказала, что полнота – это хорошо, полнота – это тепло и уютно.

Я спросила, в чем дело – наверно, Эфраим стал меньше интересоваться сексом?

– Au contraire![220] – ответила она. – Он об этом думает, как только просыпается утром, а по вечерам – перед тем, как заснуть. А если днем он дома, проходу мне не дает. Правда-правда…

Джулиуса я увидела на похоронах матери Эфраима в “Часовне в Долине”.

Рут и ее семья стояли на ступеньках у входа в похоронное бюро. Дети – прелесть, оба красивые, воспитанные, утешают своих родителей – Рут и Эфраима. Эфраим оказался красавцем-брюнетом. Поджарый, с меланхолическим прищуром, с богатой душевной жизнью. Вот кто похож на Хитклифа. Он улыбнулся мне одними глазами, глядя печально и мечтательно: “Спасибо вам за то, что вы так добры к моей жене”.

– Вот он! – зашептала Рут, указывая на краснолицего Джулиуса. Золотые цепочки, однобортный голубой костюм трещит по швам. Наверно, жует “Клоретс”[221] – зубы у него зеленые.

– Ты с ума сошла! – шепнула я ей в ответ.

Рут выбрала “Часовню в Долине”, потому что тамошние сотрудники были нашими любимцами. Пациенты доктора Б. умирали так часто, что чуть ли не каждый день приезжал кто-нибудь из похоронных бюро – получить его подпись на свидетельстве о смерти. Черными чернилами, как требуется по закону, но доктор Б. упорно подписывал свидетельства синей авторучкой, так что гробовщикам приходилось пить кофе и коротать время, пока он не вернется и не распишется черным.

Я вошла в часовню и замялась, гадая, где лучше присесть. Пришло много женщин из “Хадассы”[222], яблоку негде упасть. Рядом со мной возник один из сотрудников часовни. “Лили, в сером вы обворожительны”, – сказал он. Второй, с бутоньеркой в петлице, приблизился по проходу и сказал низким скорбным голосом: “Как приятно, что вы пришли, дорогая. Позвольте, я найду вам хорошее местечко”. Я пошла вслед за ними по центральному проходу, гордо приосанившись: мне льстило их внимание, все равно как тебя узнают в ресторане.

Церемония была красивая. Раввин прочел кусочек из Библии о том, что хорошая жена дороже драгоценных камней. Вряд ли кто-то был столь высокого мнения о покойной старухе. Но я рассудила, что это похвала в адрес Рут, и Эфраим с Джулиусом – наверно, тоже, судя по тому, как они на нее смотрели.