* * *

Как-то ночью, в кусачий мороз, Бен и Кит в лыжных костюмчиках спали в одной кровати со мной. Ставни хлопали на ветру, ставни древние, как Герман Мелвилл. Дело было в воскресенье, машин не было. Внизу по улице проехал парусных дел мастер на телеге, запряженной лошадью. Цок-цок. Мокрый снег с шипением бился в окна, а Макс позвонил. “Привет, – сказал он. – Я тут за углом, в телефонной будке”.

Он пришел с розами, бутылкой бренди и четырьмя билетами до Акапулько. Я разбудила мальчиков, и мы уехали.

Зря я сказала, что уже ни о чем не сожалею, но в тот момент я и вправду не раскаивалась в том, что делаю. Это был лишь один из множества моих дурных поступков за всю жизнь – то, что я взяла и уехала.

В отеле “Плаза” было тепло. Точнее, жарко. Бен и Кит вошли в сауну с благоговейными лицами: так баптисты в Техасе идут креститься. Дети заснули на чистых белых простынях. В соседней комнате мы с Максом занимались любовью и разговаривали до утра.

Над Иллинойсом мы выпили шампанского. Целовались, пока мальчики спали напротив нас, а за иллюминатором громоздились облака. Когда мы шли на посадку, небо над Акапулько было розовое с коралловыми прожилками.

Мы вчетвером поплавали, пообедали омарами, еще немножко поплавали. Утром сквозь деревянные жалюзи светило солнце, отбрасывая полосатые тени на Макса, Бена и Кита. Я приподнялась с постели, глядя на них счастливыми глазами.

Макс нес обоих мальчиков в постель на руках, укрывал одеялом. Нежно целовал, совсем как своего отца. Макс спал так же крепко, как и дети. Я думала, что он, наверно, страшно переутомляется из-за нашей затеи: ушел от жены, взвалил на себя заботы о целом семействе.

Он научил обоих мальчиков плавать – просто так и с маской. Рассказывал им всякое-разное. Рассказывал мне всякое-разное. О том и о сем, про жизнь, про своих знакомых. Мы перебивали друг дружку, отвечая рассказом на рассказ. На пляже Калета валялись на мелком песке, грелись на солнце. Кит и Бен закопали меня в песок. Палец Макса очерчивает контур моих губ. Цветные вспышки от солнца на моих закрытых, присыпанных песком веках. Вожделение.

По вечерам мы ходили в парк в гавани, где давали напрокат трехколесные велосипеды. Мы с Максом держались за руки, пока мальчики носились как угорелые по парку, мимо розовых бугенвиллий и красных канн. На заднем плане, в гавани, суда принимали грузы.

Однажды мои отец и мать, болтая без умолку, поднялись по трапу на борт норвежского судна “Фьорд Ставангер”. Сестра писала мне, что они плывут из Такомы в Вальпараисо. В то время родители не разговаривали со мной из-за того, что я стала женой Джуда. Я не могла окликнуть их, сказать: “Привет, мама! Привет, папа! Какое совпадение! А это Макс”.

Но мне стало хорошо оттого, что я знала: родители прошли совсем рядом. И вот они стоят у борта, а судно отправляется в плавание. Отец загорелый, в белой широкополой шляпе. Мать курит. Бен и Кит все так же гоняют по цементной дорожке, быстрее и быстрее, кричат друг другу и нам: “Смотрите на меня!”

Сегодня в Гвадалахаре случился сильный взрыв газа: сотни человек погибли, дома разрушены. Макс позвонил узнать, все ли у меня нормально. Я рассказала ему, что сейчас в Мексике всякий упражняется в остроумии – ходят взад-вперед и спрашивают: “Послушай-ка… Вроде газом попахивает?”

В отеле в Акапулько мы обзавелись друзьями. Их звали Дон и Мария, у них была шестилетняя дочь Лурдес. По вечерам дети сидели со своими раскрасками у них на террасе, пока не засыпали.

Мы засиживались у них допоздна, пока луна не поднималась высоко, не начинала таять. Дон с Максом играли в шахматы при свете керосиновой лампы. Ласки мотыльков. Мария и я устраивались в большом гамаке бок о бок, разговаривали шепотом о всяких глупостях – например, про шмотки, и о наших детях, и о любви. Они с Доном поженились всего полгода назад. До знакомства с ним она была одна как перст. Я рассказала ей, что утром произношу имя Макса еще раньше, чем открываю глаза. Она сказала, что ее жизнь была, как тоскливая пластинка, каждый день повторялась сначала, а теперь, в одну секунду, пластинку перевернули, и зазвучала музыка. Макс услышал это и улыбнулся мне. Вот видишь, amor, теперь мы – оборотная сторона пластинки.

У нас появились и другие друзья. Дайвер Рауль и его жена Соледад. Однажды в воскресенье мы вшестером готовили в пароварке клемы на террасе отеля. Всех детей спровадили спать. Но дети появлялись поодиночке – хотели поглядеть, чем мы заняты. Ложись в кровать! Другой ребенок просил водички, третий просто не мог заснуть. В кровать! Кит выбежал на террасу и сказал, что видел жирафа! Иди ложись, мы вас скоро разбудим. Бен вышел и сказал, что там тигры и слоны. Боже милосердный. Но вот же они – на улице, прямо под нами. Цирковая процессия. Тогда мы разбудили всех детей. Один циркач подумал, что Макс – какой-нибудь знаменитый киноактер, и дал нам контрамарки. В тот вечер мы все пошли в цирк. Это было волшебно, но дети заснули, недосмотрев номер воздушных гимнастов.

Сегодня в Калифорнии случилось землетрясение. Макс позвонил сказать, что его вины в этом нет и что его кошка куда-то пропала.

В ту ночь, когда мы занимались любовью, нас освещала призрачная заходящая луна. Мы улеглись бок о бок под деревянным вентилятором, разгоряченные, липкие. Рука Макса на моих сырых волосах. “Спасибо”, – прошептала я, обращаясь, наверно, к Богу…

По утрам, когда я просыпалась, его руки обнимали меня, его губы прижимались к моей шее, его рука – к моему бедру.

Однажды я проснулась еще затемно. Макса не было рядом со мной. В комнате было тихо. Наверно, пошел купаться, подумала я. Пошла в туалет. Макс сидел на унитазе и что-то подогревал в закопченной ложке. На раковине лежал шприц.

– Привет, – сказал он.

– Макс, что это?

– Героин, – сказал он.

* * *

Может показаться, что это конец истории или ее начало, но это был лишь один кирпичик последующих пестрых лет. Времен неистового полнокровного счастья и времен убожества и страха.

У нас родилось еще двое сыновей – Натан и Джоэл. Мы путешествовали по всей Мексике и Соединенным Штатам на самолете “бичкрафт бонанза”[214]. Жили в Оахаке, под конец обосновались в деревне на берегу Мексиканского залива. Долгое время мы были счастливы – все шестеро, а потом стало трудно и одиноко, потому что он больше всего полюбил героин.

– Нет, не надо завязывать, – говорит Макс по телефону. – Развязывать – вот что всем требуется. А “просто скажи нет”? Надо говорить: “Нет, спасибо”.

Это шутка: с наркотиками он уже много лет как завязал.

Мы с Салли несколько месяцев усердно старались проанализировать свою жизнь, свои браки, своих детей. Салли никогда в жизни не пила столько, как я, никогда столько не курила.

Ее бывший муж – политик. Заезжает сюда почти каждый день, на машине с двумя телохранителями и двумя машинами сопровождения – в них тоже сидят какие-то типы. Салли с ним в таких же близких отношениях, как я – с Максом. Супружество – что это вообще такое? Эту загадку я до сих пор не раскусила. А теперь ничего не понимаю про смерть.