Приготовив все для праздника, который я должен был дать по случаю сугубого бракосочетания, я отправил нарочного к фавориту с просьбою доложить о сем царю и просить его о назначении дня. Мне отвечали, что его величество назначил 27(-е) число, и что он возвратится в Москву единственно для того, чтобы быть на моем празднике, и что я могу приехать туда, где теперь находится его величество, для формального приглашения. Я очень был доволен сим знаком милости, потому что никому не давалось позволения видеть его величество, когда он занимался охотою с избранным обществом.

Вследствие сего я отправился в подмосковную фаворита, Горенки, где находился царь, и его величество принял меня с отличным благоволением. Пригласив его формально на свой праздник и отобедав с ним, я рано возвратился в Москву для приглашения принцесс.

Его величество приехал в город в ту же самую ночь.

Наконец 27 (-го) числа я дал свой праздник, и, по мнению общему, он был лучше всех, какие только бывали в России. Бал длился до 3 часов утра, и царь уехал с величайшим удовольствием с моего праздника, который стоил мне 6979 рублей, или 2000 испанских пистолей.

Июля 10(-го), по старому стилю, день св. Петра, тезоименитства царского, я приехал во дворец с графом Братиславским, и царь приказал нам остаться обедать...

Стол кончился почти в 5 с половиною часов, и как нам сказали, что в это же самое время начнется бал, то мы и остались там в беседе с бароном Остерманом и князем Василием Долгоруковым. Вскоре пришел граф Ягужинский сказать, что меня зовет к себе фаворит, и провел меня до его комнат, где я нашел фельдмаршала Долгорукова, с которым и познакомился. (...)

Сегодняшний бал продолжался до двух часов утра, и царь обращался со мною благосклоннее обыкновенного, так что весь двор заметил это.

В тот же день простили барона Шафирова и позволили ему приехать ко двору поцеловать руку у царя. Он был любимцем Петра I и вице-канцлером, но несколько уже лет находился в опале, быв лишен всех чинов и ордена св. Андрея. Остерман, который очень его боялся по причине больших его способностей, всегда сопротивлялся его прощению; но Долгоруковы, которым он был сродни, успели помочь ему, с тем, однако же, чтобы он оставался без должности и имел бы только счастие видеть своего государя. Впрочем, все дело состояло единственно в том, чтобы навести страх на Остермана.

Июля 22(-го) царь возвратился в Москву по случаю дня рождения своей сестры, великой княжны, и для того, чтобы принять от графа Братиславского две богатые кареты, присланные в дар царю от императора.

Июля 23(-го), по окончании приема карет, мы были у руки великой княжны и тот же час сели за ужин с его величеством и принцессами, после чего танцевали до первого часа пополуночи.

В сей же день царь возвратил фельдмаршалу Долгорукову чин подполковника гвардии, которого, как и всех прочих, он был лишен Петром I за то, что он пристал к его сыну, отцу нынешнего государя, умершему в 1718 году.

В тот же день его величество пожаловал орден св. Александра Невского гофмаршалу Шепелеву и статскому советнику Наумову.

Июля 31 (-го) приезжал ко мне фаворит Долгоруков. На изъяснение мое о необходимости и последствиях возвращения в Петербург он уверял меня, что и он сам желает уговорить к тому царя, но как его родитель и другие все стараются удержать царя в Москве, то ему не хочется, чтобы кто-либо знал о его намерении, и даже с Остерманом он не будет говорить о том. Наконец, он обещал мне склонить на то царя, как скоро выпадет столько снега, чтобы можно были ехать на полозьях, но просил содержать это в тайне, что я ему и обещал. Таким образом мы расстались.

В начале августа фаворит Долгоруков и барон Остерман, бывшие явными между собою врагами, помирились. Немало содействовал этому и я, хлопотав о сем с лишком четыре месяца. Со стороны Остермана я не нашел ни малейшего сопротивления, но очень трудно было уломать фаворита. Он имел врожденное отвращение к Остерману, которое поддерживали родственники и соотчичи, не желавшие между ими согласия, потому что Остерман был неспособен давать ему, подобно им, дурные советы, и поэтому всячески старались побуждать его к низвержению Остермана. Но наконец фаворит понял, что для него нужно жить в ладах с сим просвещенным министром, и потому он пристал к нему и не делал ничего, не посоветовавшись прежде с ним.

В это же время возвращено имение всем тем, у которых оно было конфисковано Петром I за участие их в деле царевича, родителя нынешнего государя. Эту милость исходатайствовал фельдмаршал Долгоруков, который и сам в то время попал в опалу, но Екатерина I возвратила ему и честь, и чины. Теперь он в великой милости у царя, который ему ни в чем не отказывает.

Августа 29(-го) я имел честь крестить с великою княжною дочь одного придворного контролера, а как здесь в обычае дарить куму, то я поднес ее высочеству табакерку, осыпанную бриллиантами, ценою в 500 испанских пистолей, или в 1750 рублей.

Сентября 6(-го) — день св. Наталии, именины великой княжны. По сему случаю был при дворе праздник, состоявший, как и прежде, из ужина, бала и фейерверка.

Сего же дня получил орден св. Александра Невского генерал-лейтенант Балк.

На сем празднике все заметили величайшую перемену в обращении царя с принцессою Елисаветою: прежде он беспрестанно говорил с нею, а теперь не сказал ей ни одного слова и даже ушел не простившись. Настоящей причины сей перемены я не знаю, а разным слухам, рассеваемым ее врагами, верить нельзя.

Сентября 9(-го) я долго беседовал с князем-фаворитом. В сильных выражениях говорил я ему против всего того, что англичане могли бы затеять во вред нашего союза, и склонил его к тому, что он обещал мне убедить государя твердо держаться своих условий, не внимая никаким противным предложениям. После сего я долго уговаривал его о продолжении дружбы с бароном Остерманом, доказывая, что ежели они будут жить согласно между собою, то тем лучше могут служить государю и тем сильнее могут противиться своим врагам. Он мне обещал это.

Немедленно после сего я стал говорить ему о нашем возвращении в Петербург, а он сказал, что уже два раза заговаривал о том государю и надеется, что около зимы мы отправимся туда, но между тем, однако же, он в