что князь Алексей, который один только мог действовать на государя, следовал слепо его советам, но он находил удовольствие видеть дела в дурном положении, думая посредством сего ввести старинные обычаи.

При этом, однако же, не было недостатка в людях, кои извещали царя о ропоте народном и о дурном поведении Долгоруковых и пр(очее), и это заставляло надеяться, что его величество, одаренный проницательным умом и решительным характером, может принять меры, кои произведут большую перемену в делах.

В таком беспорядке могло бы случиться что-нибудь такое, что было бы противно достоинству короля, моего государя, и потому я счел обязанностию донести о том его величеству, присовокупив, что я делаюсь совершенно ненужным в России, где достаточно будет одного резидента или секретаря, на которого можно возложить небольшое число дел, оставшихся для переговоров».

В исходе февраля сослали графа Александра Нарышкина на житье в его деревню, в 50 с лишком лье от Москвы, но как не могли уличить его ни в чем против государя или государства, то очевидно сделалось, что причиною опалы его был страх, который он внушал, и ненависть к нему его соперников и врагов.

Марта 8(-го), день восшествия на престол царя, был съезд ко двору для целования руки. При сем случае его величество пожаловал орден св. Александра Невского графу Краму, посланнику бланкенбуржскому (за которого я просил); барону Остерману, посланнику мекленбуржскому и брату вице-канцлера; генерал-лейтенанту Лефорту; камергеру Строганову и генералам Измайлову и Леонтьеву. Вечером все мы, иностранные министры, ужинали с государем, и после прекрасного фейерверка начался бал, который продолжался до 7 часов утра. Принцесса Елисавета не была на этом празднике, сказавшись больною, но выздоровела на другой же день, о чем много было толков.

Марта 12(-го) царь отправился на охоту за 12 лье от Москвы и пробыл за городом до святой недели. Хотя его отсутствие не продолжалось так долго, как было положено прежде, но, несмотря на то, ропот не прекращался. Всю вину возлагали на князя Алексея Долгорукова, который, под предлогом царской забавы, каждый день выдумывал новые, чтобы удалить его величество от всех, и это по четырем причинам: 1) чтобы иметь совершенно его в своей власти; 2) чтобы вселить в него старинные русские правила и некоторую ненависть к законам и благим учреждениям Петра I; 3) чтобы заставить его, мало-помалу, жениться на одной из своих дочерей и 4) чтобы сими поездками уменьшить доверенность к Остерману, потому что Долгоруков боялся, и не понапрасну, чтобы сей благоразумный министр, заботившийся только о том, чтобы воспитать своего государя в правилах его деда, не заставил его не токмо жить в Петербурге, но и вступить в брак с какою-нибудь иностранною принцессою. Фаворит был совершенно другого мнения с отцом, но никак не смел идти против него и, сколько волею, столько же и неволею, решился не советовать его величеству ни в пользу, ни против видов своего отца.

В самый день царского отъезда я поехал к фавориту и долго просидел у него. Он, любя меня, говорил со мною откровенно, и я воспользовался сим случаем говорить ему так, как будто бы я сам был русский. Я изъяснил ему ропот народный на его отца и всех Долгоруковых и следствия, кои могут произойти от дурного воспитания государя, и погибель всех их; намекнул ему об обязанности его самого и отца его советовать царю заняться делами государственными и держать Россию в том цветущем и грозном положении, в которое поставил ее великий дед его; чтобы он хотя несколько раз присутствовал в совете и заставлял докладывать себе о государственных делах. Я привел ему в пример короля французского Людовика XV, который, быв еще ребенком, присутствовал в своем совете, дабы научиться искусству царствовать, также пример нашей покойной королевы савойской, которая, сделавшись правительницею Испании в 14 лет, имела терпение присутствовать в каждом собрании совета. Словом, я высказал ему все то, что внушали мне дружба к нему, почтение к государю его и небольшая моя опытность. Но хотя он и соглашался со мною во всем и благодарил меня, однако же мне показалось, что не слишком много хотел последовать моим советам по причине своего нерешительного характера, о котором я уже говорил.

Вследствие сего я отправил к королю с первым курьером донесение, в котором повторил все то, о чем писал уже несколько раз, т. е., что русское государство скоро придет опять в прежнее свое состояние, чему пособить никто не хочет, и что царя не только не будут уважать его соседи, но что он сделается совсем бесполезным для своих друзей и союзников; что иностранные министры играют очень жалкую роль при дворе, потому что видят государя только в праздничные дни и то мимоходом, не обращая на себя никакого внимания; что Остерман страдает и страдания его умножаются еще более оттого, что каждый день отнимают у него способы помочь злу, — словом, что один только бог может устранить сей беспорядок, внушив царю, когда он возмужает, желание последовать славному примеру своего деда.

Чрез несколько после сего дней приехал из Сибири курьер с известием, что караван, отправленный в Китай в 1726 году, возвратился на границы. Его известие принесло величайшее удовольствие министерству, которое увидело следствия негоциаций графа Саввы Рагузинского.

Марта 17(-го) жена и обе дочери князя Долгорукова, отца фаворитова, приезжали к царю во время его охоты, что заставило многих призадуматься, потому что все знали, что Долгорукову хотелось женить царя на одной из своих дочерей. Думали, что в это же самое время будет и сговор, однако же ошиблись. Я много говорил о сем деле с Остерманом, который признался, что также боится этой свадьбы, но никак не думает, чтобы дело это было уже так далеко.

Апреля 4<-го> государь возвратился в Москву, и мы узнали, что, вместо сговора его на дочери Долгорукова, его величество имел некоторое неудовольствие на сего министра, которое, однако же, осталось без всяких последствий.

В это время было в Москве чрезвычайное множество больных, так что в каждом доме лежало в постеле с лишком три четверти слуг, и многие стали бояться какой-то заразы. Но когда по повелению царя были вскрыты тела умерших скоропостижно и других, то нашли, что эта болезнь не была нимало заразительною.

Апреля 18<-го> царь занемог простудною лихорадкою с кашлем, но, пролежав в постеле в испарине, он выздоровел через три дня.

В исходе апреля князь Голицын, начальствовавший в Украине, донес, что татары делают некоторое движение, и просил о присылке некоторого числа