торговые организации нанимали представителей на договорной основе, чтобы те следили за снабжением, которое, в свою очередь, обычно шло напрямую от производителей или через синдикаты (торговые подразделения каждой отрасли государственной промышленности, или главки) или через товарные биржи. Последние прекратили свое существование в конце НЭПа, а главки претерпели ряд структурных изменений в годы реконструкции[387]. Однако в итоге органы экономической политики вернулись к структуре, которая мало отличалась от той, что существовала с 1923 по 1929 год. Торговые организации снова должны были подчиняться ценовому контролю оптовых цен, однако, за исключением сделок с коротким перечнем «плановых» товаров (в 1935-м он включал 12 непродовольственных товаров, а в 1938 году – шесть), они могли свободно заключать договоры друг с другом, с производителями и, под эгидой децентрализованных заготовок (децзаготовок), с колхозами. Наркомат внутренней торговли, как и Центросоюз в кооперативной торговле, все больше действовал в качестве товарной расчетной палаты, а не как административный орган. В январе 1936 года операционный контроль за торговлей был полностью передан центральным Наркоматом в ведение торговых отделов республик, областей и муниципалитетов, а сам Наркомат был реорганизован в такие сбытовые подразделения, как Союзоптметиз (предназначенное для сбыта металлических изделий) или Союзкультторг (для продажи школьных принадлежностей, книг и товаров для досуга)[388]. Также, в связи с антибюрократическими реформами, множились пункты промежуточного распределения (межрегиональные оптовые базы и т. д.)[389].

Пройдя через множество изменений, торговля по-прежнему оставалась объектом планирования. У каждой торговой организации и магазина был «план оборота», выраженный в рублях, в котором были обозначены объем, качество и ассортимент товаров, которые необходимо продать в конкретном квартале или году. Кроме того, те немногие товары первой необходимости, которые все еще подлежали «плановому» или «механическому распределению» в конце 1930-х годов (хлопковая и шерстяная ткань, керосин, мыло и т. д.), составляли основу социалистической розничной торговли, а в сельской местности на эти товары приходилась половина всего объема продаж [Hubbard 1938: 112–115; Дихтяр 1961: 443–444]. Тем не менее магазины получили свободу самостоятельного поиска дополнительного снабжения, когда количество товаров выходило за рамки прожиточного минимума. Во второй половине десятилетия управляющие образцовыми сетями и универмагами сообщали, что практически не получали товаров через централизованную систему распределения. Вместо этого они приобретали их напрямую у производителей, чаще всего по договорам с местными ремесленниками и мелкими предприятиями. Кроме того, некоторые образцовые универмаги создали собственные производственные подразделения по выпуску одежды, предметов домашнего обихода и роскоши[390].

Чиновники надеялись, что децентрализация приведет к развитию административной ответственности. В более крупных магазинах выручка и прибыль теперь напрямую зависели от инициативности управляющего, подобно тому, как они зависели от директоров заводов в эпоху рационирования. Нарком Вейцер в середине 1930-х годов проводил большую часть своего времени на мотивационных встречах с директорами магазинов, которых он убеждал – прибегая к методу кнута и пряника – применять более агрессивные стратегии для обеспечения собственного снабжения. Исходя из опыта предыдущих лет было ясно, что оптовые базы не всегда отпускали товары без давления со стороны энергичных представителей розничной торговли, даже в отношении продуктов, распределяемых в рамках плана[391]. Судя по комментариям Вейцера, которые он сделал на Конференции торговых работников в 1935 году, бюрократизм пережил все реформы. В своих речах Вейцер описывает пассивность директоров магазинов, проявляемую ими при работе с оптовыми базами, как «синдром иждивенчества», что напоминает жалобы времен НЭПа на нежелание управленцев принимать решения:

Наш инспектор расследовал Куйбышевский край, в Нижнеломовском районе… Он отправился в магазин ГОРТ в Нижнем Ломове и спросил управляющего: «Почему у вас нет этого товара? На базе он есть, а у вас ни одного». Управляющий ответил: «Есть люди сверху, которые беспокоятся о том, какие мне нужны товары, и они мне их присылают».

Что это? Психология иждивенца: товары будут присланы согласно плану, план строг и неизменен, и в плане все учтено… Это грубый пример, но в менее категоричной, более мягкой форме подобная логика существует во многих магазинах[392].

Разумеется, оптовая база из этого примера, не уведомившая магазины о наличии товаров, также должна нести ответственность за организационные перебои, однако Вейцер рассказал эту историю так, чтобы донести до управляющих магазинами мысль о необходимости активной позиции при закупках. Несложно понять, почему он приводил подобный аргумент именно для них: на конференции, прошедшей за несколько месяцев до этого, представители почти каждой торговой сети признали, что не выполняют план, однако управляющие списывали это на нехватку снабжения, недостаточные резервные запасы и другие неподконтрольные им факторы[393].

Попытка децентрализовать ответственность за распределение товаров привела к распространению ее на продавцов: их фиксированную зарплату заменили на сдельную ставку и вовлекли в «социалистическое соревнование» за увеличение продаж[394]. В нем были задействованы даже потребители: подобно тому как раньше заводские бригады были ответственны за контроль над конкретными столовыми, граждан призывали делиться мнением по поводу работы магазинов и интересоваться торговлей. С 1934 года магазины должны были проводить встречи с покупателями: на некоторых из них демонстрировались свидетельства улучшения благосостояния населения, в то время как другие становились площадкой для выражения критики. Обязательным атрибутом магазинов стали книги жалоб, на них ссылались для доказательства «пренебрежительного отношения к покупателям», если управляющие говорили с клиентами в неподобающем тоне[395]. Кроме того, добровольцы заменили официальные инспекции Рабкрина в контроле за промышленностью и торговлей. Вейцер описывал расширение «потребительского контроля» как компенсацию покупателям за национализацию городских кооперативов, которые – исходя из их изначальной идеи – больше поддавались влиянию своих членов[396].

Для управляющих инспекторы-волонтеры, пожалуй, представляли меньшую угрозу, чем представители Рабкрина, которые за ненадлежащее поведение могли инициировать уголовное преследование, однако отдельные рьяные «рабочие-контролеры» могли стать настоящей головной болью. Например, в Одессе инспектор-волонтер Заславский посещал универмаги города по вечерам после своей основной работы, опрашивал покупателей и требовал позволить ему проинспектировать склад, если управляющий говорил, что товаров нет в наличии. В своих ежедневных красочных рукописных отчетах Заславский приводил описания заносчивых управляющих магазинами, которые прятали товары, когда хотели закрыться пораньше; возмущенных покупателей, стоящих во все более длинных очередях; яростную критику отношений между работниками магазинов и спекулянтами и немедленного появления «дефицитных» товаров на базаре, а также изображал столкновения с управляющими, от которых, очевидно, Заславский получал удовольствие[397]. С точки зрения бюрократии подобный потребительский контроль служил сразу нескольким целям: благодаря ему представители чиновничества получали информацию, избегая затрат, а задействованные граждане брали работу чиновников на себя. И, что самое важное, недовольство граждан направлялось на злоупотребления и организационные