— Не дурак-то не дурак, да только все равно боязно и непонятно, — отвечал ему Свиноредский. — И брат ваш будет недоволен. Это ж ему надо объяснять, почему вдруг у него в участке столько Иванов-не-помнящих-родства разом объявилось, что он по несколько человек каждый день в пересыльную тюрьму присылает!

Когда сани Свиноредского растворились в морозном тумане, Артемий Иванович тронул поводья, и они поехали следом. Фаберовский взвел курок револьвера и засунул руку с оружием в муфту.

— Как-нибудь объяснит, — доносился спереди голос капитана. — Зато какой барыш, какая экономия! Вы только представьте! У нас с вами сотня ткачей. Если покупать каждому полушубок, мы потратим на каждый, скажем рублей восемнадцать, итого тысячу восемьсот! Столько нам Их Высочество и выделит. Беспаспортным же, высылаемым в Шлиссельбургский уезд, полагается полушубок и обувь бесплатно! Ткачи наши за казенный счет туда сходят да быстренько обратно. И будет у нас и дружинники обуты-одеты, и в карманах по восьмиста рублей.

— Это почему это по восьмиста?! А еще двести куда делись?! Уж не хотите ли вы, ваше благородие, эти денюжки себе оставить?!

— Да вы ладану обкурились, ваше преподобие! Брату-то тоже надо что-то отслюнявить!

— И то правда, — согласился отец Серафим. — Это и по-христиански, и по-Божески… А вот малиновые кушаки, и иконки Святаго Владимира в пересыльной не выдают, мы с попадьей об этом позаботимся, но надо и наши расходы учесть! Так что не по восемьсот, а мне лично восемьсот пятьдесят, а вам на полсотни меньше…

— Да вы, батюшка, жила! Хуже моего тестя!

— Да-с… На том и живем. Тесть ваш тоже крещеный человек!

Обогнув парк, санки одни за другими выехали на Большеохтинскую дорогу к участку, около которого горели три керосиновых фонаря. Артемий Иванович на стал подъезжать близко, остановившись поодаль в темноте. По протоптанной вдоль дороги тропинке шествовала из «Акрополя» целая комедия подростков с Охтинской мануфактуры и окрестностей, изображавшая царя Максимилиана и его непокорного сына Адольфа. Впереди шествовал сам царь Максимилиан, высокого роста юноша, с бородой из пакли, в картонной короне, при картонных же орденах и деревянном мече на боку. За ним мальчишка, изображавший его сына Адольфа, в короне и тоже при орденах, только кавалерии поменьше. Чуть дальше еще один, толстый и высокий, с длинными накладными усами и бородой, в картонных латах и шлеме, со щитом, с пикой из длинной палки и с деревянной саблей, должный играть Анику-воина. Следом топала веселая толпа «солдат», «придворных» и других персонажей, уже заработавшая в «Акрополе» на выпивку и воспользовавшаяся этим приработком.

У дверей участка ряженые остановились и заколотились в дверь. Навстречу вышел сам пристав. Поняв, что суровый подполковник не намерен приглашать их внутрь, комедианты начали свое представление прямо тут же, встав полукругом вокруг крыльца. В центр вышел мальчишка, в котором Артемий Иванович с поляком узнали своего попутчика. На нем был старый латанный военный сюртук поверх все того же отцовского зипуна, деревянная шашка, колпак с вороньим пером, две картонные медали на груди и погоны.

Взявши под козырек своего странного головного убора, мальчишка обвел глазами стоявших и обратился к приставу:

— Здравствуйте, все почтенные господа,

Вот и я пришел сюда!

Извините меня в том,

Что я в платье худом,—

Обыкновенно по два, но бывает и больше.

У меня дома есть парадный мундир,

На котором пятнадцать дыр

И пятьдесят две заплатки.

Капитан вылез из саней, задетый упоминаниями о мундире с заплатками, и затрещинами проложил себе сквозь ряженых дорогу. Отец Серафим поспешил следом.

— Мы к тебе, Иван, по делу, — сказал приставу капитан. — Разговор серьезный есть. У тебя Иваны-не-помнящие-родства часто бывают?

— Ну я, например, Иван, — сказал подполковник. — И какой ты мне родственник — понятия не имею. Ну что, ты поехала?

Пристав обернулся к жене, вышедшей из двери.

— Поехала.

— Вон, какая-то дама в извозчике сидит, может, она тебя с собой в город возьмет…

Сеньчукова помахала дочке, смотревшей на нее из окна, и проследовала по тропинке в снегу прямо к саням Артемия Ивановича.

— Сударыня, вы, случайно, не в город? — спросила она у Фаберовского. — Не согласитесь ли вы меня подвезти? В этих местах, да еще вечером извощиков не сыщешь…

Не дожидаясь ответа, она примостилась на сидение рядом с поляком.

— Вот, — сказала Сеньчукова, демонстрируя документ в коленкоровом переплете. — Паспорт, дозволяющий повсеместное в Российской империи жительство. И никаких «при муже»! А вы, сударыня, замужем?

— Замужем, — сказал Фаберовский, пытаясь исказить голос и сделать его хоть сколько-нибудь похожим на женский, но это не помогло.

— Граф! — воскликнула приставша, узнав его, и сдернула с головы его платок и капор с вуалью. — Но что вы здесь делаете?! Я знаю, что вы преследуете меня, но почему?

— Я влюблен, пани, — кхекнул в кулак поляк, и Артемий Иванович сдавленно хрюкнул на козлах.

— Шпион! — крикнул вдруг с крыльца капитан и указал пальцем на Фаберовского. — Задержите его!

— Трогай! — стукнул кулаком в спину Артемию Ивановичу Фаберовский.

Лошадь сдернула санки с места и неторопливо затрусила прочь от участка.

Капитан бросился следом, но оступился с тропинки и по колено провалился в снег, набрав его полное голенище. Отец Серафим схватил за ухо мальчика в колпаке и, указывая вслед уезжавшему извозчику, велел догнать и проследить до самого конца, за что пообещал двугривенный. Мальчишка бросил на снег колпак, деревянную шашку и, срывая на ходу «ордена» и «погоны», помчался за санками.

Он их догнал, и в темноте на Неве несколько раз пытался пристроиться сзади, встав на концы полозьев, но каждый раз вовремя замечался поляком и летел кубарем на лед, получив от Фаберовского по уху. Сеньчукова отчаянно лупила Артемия Ивановича кулаками по спине, требуя ехать быстрее, но сколько тот не хлестал лошадь вожжой, быстрее она не шла. Одно время им показалось, что назойливый мальчишка отстал: сколько они не оглядывались, но разглядеть его в темноте не могли. Приставша успокоилась.

— Вы знаете, граф, — сказала она. — У моего отца сзади образовалось большое синее пятно. Признаюсь вам, он сказал мне, что вы не настоящие доктора, потому что у меня нет никаких пятен.

— Но в этом нет ничего удивительного, пани. Ваш отец уже поражен вибрионом, и во всем ему уже видятся чьи-то происки. А ваш организм более сильный, и благодаря вовремя сделанной прививке совсем не подвергся заражению.

Донесение Одесского губернского жандармского управления в департамент полиции от 2 января 1893 г. № 1311

Вследствие предписания департамента полиции от 29 декабря, за № 3925, имею честь донести, что Ольга Иосифовна Сеньчукова ни к каким дознаниям не привлекалась и ни в чем предосудительном замечена не была, но напротив, приняв святое крещение в Спасо-Преображенском соборе г. Одессы, подверглась преследованиям и поношениям со стороны еврейской общины. Отец же Ольги Иосифовны Сеньчуковой, урожденной Минус, бывший аптекарь мещанин г. Одесса Иосиф Мордухов Минус, как выяснилось негласным наблюдением, летом 1884 г. вел деятельное сношение с проживавшим нелегально в Одессе Иваном Кашинцевым, а также вел знакомство с известными Департаменту полиции врачом еврейской больницы д-ром Барской; Василием Ив. Сухомлиным, женою его Анной Гальпериной-Сухомлиной, бывшим учителем гимназии Павлом Мавроганом, окончившей гимназию Розой Лаидес, студентами Яковом Барским, Фогелем, Самуилом и Яковом Фельдманом, Дорфманом и Семеном Гальпериным.