– Благодарю вас, – сказал маркиз более нежным тоном, по-видимому, весьма успокоенный этими словами, – наш дом не забудет, что, не получив ни малейшего снисхождения ни от регента, ни от правосудия Парламента, он, по крайней мере, обязан кое-чем человеколюбию палача.

Затем занялись отвязыванием тела графа, чтобы перенести его в одну из карет маркиза. Этот жалкий труп был до такой степени изувечен, что члены его болтались и едва держались за прочую часть тела. Господин де Креки непременно хотел в виде протеста против жестокости приговора держать одну ногу, которая была прикреплена к стану только несколькими лоскутками обагренной кровью кожи.

По совершении этого печального долга экипажи тронулись и потянулись в погребальном кортеже к отелю графини Монморанси-Лоньи, урожденной де Горн, где смертные останки были положены в гроб и поставлены в домашней церкви. Там они стояли двое суток. Многочисленное духовенство читало погребальные молитвы у трупа несчастного графа.

Это происшествие сильно возмутило знатнейших лиц в государстве против регента и его любимцев; оно не принесло никакой пользы Лоу и его системе, падение которой было неизбежно. Герцог де Сен-Симон по возвращении из Ла-Ферте поспешил написать герцогу д’Авре, чтобы оправдаться и показать, как он сам был обманут обещанием регента. Я привожу это письмо по причине, что оно выражает чувства и мысли французского дворянства по этому печальному случаю и подтверждает все вышеприведенное мною относительно Шарля Сансона.

«Любезный герцог!

Вполне понимаю и глубоко благодарю Вас за высказанное к нашему горю участие. Не знаю, правда ли, что маркиза де Парабер побудила парижского палача к милосердному поступку, ему приписываемому, но твердо убежден в том, что смерть графа де Горна есть следствие ложной политики, страсти к обогащению, беспутства, а, может быть, также и ревности герцога Орлеанского. Вам известно, насколько я уважаю Вас,

Круа д’Авре».

Точно ли граф де Горн был невинен в возведенном на него преступлении? Не наше дело судить память тех, кого мы по своей грустной обязанности лишали жизни. Однако я считал необходимым упомянуть в предыдущей главе о толках, ходивших по городу с минуты его ареста и представлявших его жертвой личной вражды к нему регента. Прибавлю, что в столице так же распространялись и другие слухи, которые почти оправдывали или, по крайней мере, значительно облегчали его участие и вину в деле убитого еврея: если эти слухи справедливы, то произнесенный над ним приговор был верхом самой жестокой несправедливости. Говорили, что граф де Горн и кавалер де Миль вовсе не назначали жиду этого свидания с умышленным намерением убить и ограбить его, а только для того, чтобы получить от него обратно значительную сумму в акциях банка, данных взаймы ему молодым графом; и что еврей не только отказывался от полученных денег, но, забывшись, ударил по лицу Антуана де Горна.

Только тогда молодой человек, наследовавший от своих предков вспыльчивый и раздражительный характер, потеряв власть над собой, схватил со стола нож и нанес еврею рану в плечо. Окончательно убил еврея Миль, завладевший бумажником; граф не соглашался ни под каким видом принять участие в разделе содержавшихся в нем денег.

Нужно согласиться, что если эти рассказы были справедливы, то регенту и судебным лицам, служившим орудиями его ненависти, пришлось дать тяжелый ответ Господу Богу, судящему судей в безвинно пролитой ими крови… Шарль Сансон в день, проведенный им около этих трупов, отрезал локон русых волос с молодой головы, так преждевременно похищенной смертью. Он положил его в мешочек, послал его маркизе де Парабер со следующей подписью: «На память по обещанию».

Часть XII

Картуш, известный парижский мошенник. Процесс его и казнь

15 октября 1721 года Париж находился в лихорадочном напряжении, как на другой день после победы. Улицы, сады, лавки, таверны, гостиницы были заполнены парижанами; столица кипела подобно муравейнику; все, встречаясь друг с другом, повторяли одну и ту же фразу, находившую еще много неверующих:

– Картуш схвачен!

Большая новость в Париже. Я упоминал прежде о Картуше, известном мошеннике, которого искали повсюду и нигде не могли найти. Думали, что это все выдумка. Но он существует. Сегодня в 11 часов утра он был арестован. Никогда ни один вор не удостаивался такой чести, какая была оказана ему.

Толки, которые возбуждал он, заставили регента опасаться его, и потому были отданы секретные приказания непременно схватить его; но, согласно с политикой двора, распустили слух в Париже, что его уже нет в живых, что он умер в Орлеане и даже рассказывали, что никакого Картуша нигде и не было, что все это одни сказки, и этим замаскировывали желание поймать его.

На его след навела кража, совершенная им ночью у шинкаря, при соучастии трех женщин, (из них две были арестованы), а также показание одного солдата, сообщника, выдавшего его. Солдат заслуживал смерть на колесе, а между тем был совершенно спокоен. Пеком, майор гвардейской стражи, человек ловкий, зная, что они знакомы, приказал взять солдата и отвести в шателе для предания суду, если он не укажет место, где скрывается Картуш. Солдат согласился стать шпионом. Господин ле Блан, секретарь военного министра, вмешавшийся в это дело, взял с собой сорок отборных и отважнейших солдат и сержантов. Им отдали приказ взять Картуша живым или мертвым, то есть стрелять в него, если он вздумает бежать.

Картуш в эту ночь лег спать около шести часов утра в одной таверне на улице Куртиль. На столе, стоявшем подле него, лежали шесть пистолетов. Дом окружили. Его схватили в постели. К счастью, обошлось без боя.

Крепко связав, его повезли в карете к господину ле Блан, который не видел его, потому что, чувствовал себя нездоровым и не мог встать с постели. Затем был отдан приказ отвести его в шателе пешком для того, чтобы народ узнал о его аресте.

Говорят, что Картуш был рассержен, скрежетал зубами и повторял, что хотя его и скрутили, но продержат недолго. Народ считает этого мошенника отчасти колдуном, но что касается меня, то я думаю, что конец его колдовства будет обыкновенный – на колесе.

Таким образом, при многочисленном стечении народа его привели в Гран-шателе, посадили в темницу, привязав ничком к бревну, для того чтобы он не мог разбить себе голову о стены тюрьмы, и у двери поставили четырех караульных.

Никогда не предпринимали таких предосторожностей против одного человека. Завтра должен был начаться допрос.

Говорят, что солдат, о котором мы уже упоминали, был убит этим разбойником. Это был