– Ба, плохо дело, – вздохнул доктор, видя, чтодама затравленно от него пятится. – Ну что вы, милая Полина Андреевна, это жея, Коровин. Неужто вы меня не узнаете? Не хватало мне еще одной пациентки!Позвольте, я накину на вас вот это.

Он поднял с пола плед, бережно укутал в негогоспожу Лисицыну, и та вдруг разрыдалась.

– Ах, Терпсихоров, Терпсихоров, что же вынатворили, – приговаривал Донат Саввич, поглаживая плачущую женщину по рыжимволосам. – Ничего, милая, ничего. Клянусь, я оторву ему голову и поднесу вам наблюде. А вас сейчас отвезу к себе, напою тонизирующим отваром, сделаюуспокаивающий укольчик…

– Не надо укольчик, – всхлипнула ПолинаАндреевна. – Лучше отвезите меня в пансион.

Коровин покачал головой. С ласковой укоризной,как неразумному дитяте, сказал:

– В таком виде? И слушать не стану. Надо васосмотреть. Вдруг где перелом или ушиб? А если, не дай Бог, сотрясение мозга?Нет уж, милая, я клятву Гиппократа давал. Едем-едем. Где ваше платье?

Он посмотрел вокруг, даже под топчан заглянул.Лисицына молчала, обмякший, несчастный Николай Всеволодович тоже.

– Ну ладно, к черту платье. Найдем там для васчто-нибудь.

Полуобнял Полину Андреевну за плечи, повел квыходу. Сил сопротивляться у нее не было, да и потом, в самом деле, непоявляться же в городе в этаком дезабилье?

Донат Саввич почему-то начал с извинений.Пустив лошадку легкой рысью, виновато сказал:

– Ужасное происшествие. Даже не знаю, какоправдываться. Ничего подобного у меня никогда еще не случалось. Разумеется, вывправе жаловаться властям, подать на меня в суд и прочее. Для моей клиники эточревато неприятностями, возможно, даже закрытием, но mea culpa (моя вина(лат.)), так что мне и ответ нести.

– Вы-то здесь при чем? – удивилась ПолинаАндреевна, подбирая мерзнущие ноги – башмаки остались на маяке, да что от нихтолку, сырых и размокших. – Почему вы должны отвечать за преступления этогочеловека?

Она уже собиралась открыть доктору всю правдупро Черного Монаха, но не успела – Коровин сердито взмахнул рукой и заговорилбыстро, взволнованно:

– Потому что Терпсихоров – мой пациент ипредстать перед судом не может. Он находится на моем попечении и моейответственности. Ах, как же я мог так ошибиться в диагнозе! Это совершеннонепростительно! Упустить латентную агрессивность, да еще какую! С кулаками наженщину – это просто скандал! В любом случае, отправляю его обратно вПетербург. В моей клинике буйным не место!

– Кто ваш пациент? – не поверила своим ушамЛисицына. – Николай Всеволодович? Доктор горько усмехнулся.

– Он так вам представился – НиколайВсеволодович? Ну разумеется! Ох, дознаюсь я, кто ему эту пакость подсунул!

– Какую пакость? – совсем растерялась ПолинаАндреевна.

– Видите ли, Лаэрт Терпсихоров (это,разумеется, сценический псевдоним) – один из моих самых занятных пациентов. Онбыл актером – гениальным, что называется, от Бога. Играя в спектакле,совершенно перевоплощался в персонажа. Публика и критики были в восторге.Известно, что самые лучшие из актеров – те, у кого ослаблена индивидуальность,кому собственное “я” не мешает мимикрировать к каждой новой роли. Так вот уТерпсихорова собственное “я” вообще отсутствует. Если оставить его без ролей,он будет с утра до вечера лежать на диване и смотреть в потолок, как, знаете,марионетка лежит в сундуке у кукольника. Но стоит ему войти в роль, и оноживает, заряжается жизнью и энергией. Женщины влюблялись в Терпсихорова добезумия, до исступления. Он был трижды женат, и всякий раз брак продолжалсянесколько недель, самое большее пару месяцев. Потом очередная жена понимала,что ее избранник – ноль, ничтожество, и полюбила она не Лаэрта Терпсихорова, алитературного героя. Дело в том, что из-за патологического недоразвития личностиэтот актер так вживался в каждую очередную роль, что не расставался с нею и вповседневной жизни, додумывая за автора, импровизируя, изобретая новые ситуациии реплики. И так до тех пор, пока ему не дадут разучивать следующую пьесу.Поэтому первая его жена выходила за Чацкого, а потом вдруг сделалась подругойжизни Хлестакова. Вторая потеряла голову от Сирано де Бержерака, а вскорепопала к Скупому Рыцарю. Третья влюбилась в меланхоличного Принца Датского, аон возьми да превратись в хлыщеватого графа Альмавиву. После третьего разводаТерпсихоров ко мне и обратился. Он очень любил свою последнюю жену и ототчаяния был на грани самоубийства. Говорил: “Я брошу театр, только спаситеменя, помогите стать самим собой!”

– И что же, не вышло? – спросила ПолинаАндреевна, увлеченная странной историей.

– Отчего же, вышло. Настоящий, беспримесныйТерпсихоров – тень человека. С утра до вечера пребывает в пассивности, хандре иглубоко несчастен. На Счастье, мне в руки попала одна переводная книжка,сборник рассказов, где описан сходный случай. Там же предложен и рецепт –разумеется, в шутку, но идея показалась мне продуктивной.

– А что за идея?

– С психиатрической точки зрения совершенноздравая: не всегда нужно распрямлять искривление психики – это может растоптатьиндивидуальность. Нужно из слабости сделать силу. Ведь любая вмятина, еслиповернуть ее на 180 градусов, превращается в возвышенность. Раз человек неможет без лицедейства и живет полнокровной жизнью, только играя какую-то роль,надо обеспечить его постоянным репертуаром. И роли подбирать сплошь такие, вкоторых блистают лучшие, возвышеннейшие качества человеческой души. НикакихХлестаковых, Скупых Рыцарей или, упаси Боже, Ричардов Третьих.

– Так “Николай Всеволодович” – это НиколайВсеволодович Ставрогин, из романа “Бесы”? – ахнула госпожа Лисицына. – Но зачемвы выбрали для вашего пациента такую опасную роль?