Из блеклого тумана, покачивающегося надберегом, к трапу медленно двигался массивный черный силуэт.

В глаза Полине Андреевне бросились рукимонаха, неторопливо, уверенно засучивающие рукава рясы. Смысл жеста былнастолько очевиден, что заново воскресшая сразу перестала вдыхатьблагословенный запах жизни, а, следуя примеру своей юркой подруги по несчастью,со всех ног бросилась к трапу.

Сбежала по шаткой доске на сушу, нырнула подрастопыренную лапищу капитана и припустила по гальке, по камням, а после потропинке туда, где по ее расчету должен был находиться город.

Оглянувшись, увидела, что Иона топает следом,тяжело грохочет сапогами. Только где ему было угнаться за быстроногой бегуньей!К тому же одно дело – длинная ряса, и совсем другое – легчайшие, не сковывающиедвижений сатиновые панталоны.

Не вызывало никаких сомнений, что, если бысейчас происходили олимпийские состязания, эта новомодная европейская забава,медаль за быстроту бега досталась бы не преследователю, а его несостоявшейсяжертве.

Госпожа Лисицына оторвалась на двадцать шагов,потом на пятьдесят, на сто. Вот уж и топота почти было не слышно. Однако всякийраз, оглядываясь, она видела, что упрямый капитан всё бежит, бежит и сдаватьсяне думает.

Тропинка была совершенно пустынна, по обе еестороны простирались голые луга – ни единого дома, лишь приземистыехозяйственные постройки – темные, безлюдные. Кроме как на собственные ноги,рассчитывать было не на что.

Ноги исправно отталкивались от упругой земли: раз-два-три-четыре-вдох,раз-два-три-четыре-выдох, но вот руки мешали чем дальше, тем больше. Согласноанглийской спортивной науке, правильный бег предполагал зеркальную отмашку,энергическое участие локтей и плеч, а какая уж тут отмашка, какое участие, еслисвязанные запястья прижаты к груди.

Потом, когда тропинка начала понемногуподниматься вверх, перестало хватать дыхания. В нарушение правильной методы,Полина Андреевна дышала уже и ртом, и носом, да не с четвертого шага на пятый,а как придется. Несколько раз споткнулась, еле удержалась на ногах.

Топот сапог понемногу приближался, и Лисицынойвспомнилось, что новейший олимпийский артикул предусматривает кроме спринтинга,то есть бега на малое расстояние, еще и стайеринг, соревнование на длиннуюдистанцию. Похоже было, что в стайеринге победа скорее досталась бы брату Ионе.

Туман растаял, да и рассвет потихоньку набиралсилу, так что наконец стало видно, какую именно дистанцию предстоит одолеть.Слева, в версте, если не в полутора, сонно серел колокольнями город. Так далековыбившейся из сил Полине Андреевне было нипочем не добежать, вся надежда, чтоповстречается кто-нибудь и спасет. А вдруг не повстречается?

Направо, не далее чем в трехстах шагах, наутесе белела одинокая башенка, по виду маяк. Должен же там кто-то быть!

Полубегом-полушагом, задыхаясь, она кинулась кузкому каменному строению. Надо бы крикнуть, позвать на помощь, но на это силуже не было.

Лишь когда до маяка оставалось всего ничего,Лисицына увидела, что окошки крест-накрест заколочены, двор порос бурой травой,а изгородь наполовину завалилась.

Маяк был заброшенный, нежилой!

Она пробежала еще немножко – уже безо всякогосмысла, просто с разгона. Споткнулась о кочку и упала прямо перед скособоченнойстворкой открытых ворот.

Подняться не хватило мочи, да и что толку?Вместо этого оперлась на локти, запрокинула голову и закричала. Не чтоб позватьна помощь (кто здесь услышит?), а от отчаяния. Вот она я, Господи, инокиняПелагия, в миру Полина Лисицына. Пропадаю!

Выплеснув страх, повернулась навстречуприближающемуся топоту.

Капитан от погони не очень-то и запыхался,только физиономия еще красней сделалась.

Прижав к груди руки (получилось – будто молито пощаде), Полина Андреевна проникновенно сказала:

– Брат Иона! Что я вам сделала? Я ваша сестраво Христе! Не губите живую душу!

Думала, не ответит.

Но монах остановился над лежащей, вытеррукавом лоб и пробасил:

– Свою душу погубил, что ж чужую жалеть?

Оглядевшись, поднял с обочины большой ребристыйкамень, занес над головой. Госпожа Лисицына зажмуриваться не стала, смотрелавверх. Не на своего убийцу – на небо. Оно было хмурое, строгое, но исполненноесвета.

– Эй, любезный! – послышался вдруг звонкий,спокойный голос.

Полина Андреевна, уже смирившаяся с тем, чтоее рыжая голова сейчас разлетится на скорлупки, изумленно уставилась на Иону.Тот, по-прежнему держа над собой булыжник, повернулся в сторону маяка. И точно– голос донесся с той стороны.

Дверь башни, прежде затворенная, была нараспашку.На низком крылечке стоял барин в шелковом халате с кистями, в узорчатыхперсидских шлепанцах. Видно, прямо с постели.

Лисицына барина сразу узнала. Да и как неузнать! Разве забудешь это смелое лицо, эти синие глаза и золотую прядь, косопадающую на лоб?

Он, тот самый. Спаситель котят, смутительженского спокойствия. Что за наваждение!

– Положи камешек, раб божий, – сказал писаныйкрасавец, с интересом разглядывая дюжего монаха и лежащую у его ног молодуюженщину. – И поди сюда, я надеру тебе уши, чтоб знал, как обращаться с дамами.

Он был просто великолепен, произнося этидерзкие слова: худощавый, стройный, с насмешливой улыбкой на тонких губах.Давид, бросающий вызов Голиафу, – вот какое сравнение пришло в головурастерявшейся от быстроты событий госпоже Лисицыной.

Однако, в отличие от библейского единоборства,камень был в руках не у прекрасного героя, а у великана. Издав глухое рычание,сей последний развернулся и метнул снаряд в невесть откуда взявшегосясвидетеля.

Тяжелый камень наверняка сбил бы блондина сног, но тот проворно отстранился, и булыжник ударил в створку открытой двери,расколов ее надвое, после чего упал на крыльцо, стукнулся одна за другой обовсе три ступеньки и зарылся в грязь.

– Ах, ты так! Ну, гляди, долгополый.