оно и было. Но только не для меня. Я не хотела возвращаться к нему домой. Я даже представить себе этого не могла. Я не смогла бы снова жить с ним или мамой. Представить то, как я приезжаю к ним в гости, я вполне была в силах. Но в конце я обязательно должна была возвращаться к Гилу и Мелине. К моей раскладной кровати с неудобной штукой посередине. К моей ванной. К моей одежде в бельевом шкафу.

— Я не теряла невинность в этом доме, — сказала я.

— Это случилось у меня, — добавил Томас.

— Нет, — возразила я.

Томас уставился на меня.

— Я потеряла ее в твоем доме, — сказала я папе. — С мистером Вуозо. Он сделал это пальцами. Я не хотела, но он все равно это сделал.

Сказав это, я поняла, что никого больше не хочу видеть. Особенно я не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал такое обо мне, и жалела о своих словах. Мое признание было отвратительным — совсем как презерватив, вынутый из туалета. Я повернулась к Дорри и уткнулась в нее лицом и заплакала так, как не плакала никогда в жизни. Дорри начала легонько постукивать меня по лицу, и я обрадовалась, что хоть одна из нас жива.

глава двенадцатая

Мелина плакала. Она говорила, что это все ее вина. Гил убеждал ее, что это не так, и пытался обнять, хотя ее уже обнимала я.

— Не обнимай меня! — плакала она. — Со мной-то ничего не случилось.

Томас поднял с пола куртку, надел ее и заявил, что пошел убивать мистера Вуозо. Гил сказал, что ничего подобного, и встал перед входной дверью. Папа сел в кресло Гила и спрятал лицо за руками. Наверное, ему тоже не хотелось никого видеть. Тэна подошла и положила ему руку на плечо. И вместо того чтобы смотреть на папу, я наблюдала за тем, как сотрясается Тэнина рука у него на плече.

Хорошо, что все вокруг переживали и думали, чья же это вина, и не пытались со мной говорить. Я стыдилась того, что сказала, и того, что теперь все всё знают. Даже перед Томасом, с которым мы занимались постыдными вещами, мне было стыдно.

Какое-то время никто не мог успокоиться. Я сказала, что хочу выпить воды, и ушла на кухню, сев в одиночестве за стол. За мной зашел Томас и спросил, где же моя вода. Он наполнил из-под крана два стакана, сел рядом со мной и сказал:

— Ты должна была мне сказать.

Я ничего не ответила. Он взял мою руку в свою. Кажется, он был спокойней всех — наверное, он был слишком молод, чтобы думать, будто это его вина. Сама-то я вовсе не считала, будто это вина кого-то из взрослых, но меня устраивало, что они сами так думают. Мне нравилось, что им стало плохо, что я их огорошила и заставила плакать. И мне больше не надо ни о чем беспокоиться — пусть теперь взрослые делают это за меня.

Томас мял мою руку, поскребывал каждый мой ноготь кончиком своего ногтя.

— Больно было? — наконец спросил он.

Я кивнула.

— А крови много было?

Я еще раз кивнула.

— Это была моя кровь, — заявил Томас. — Моя, а не его.

Раньше мне бы понравилось, как он это сказал. Как будто я — его собственность. Но теперь у меня это не вызвало никаких эмоций. Я только подумала, что это моя кровь и что Томасу не стоит больше об этом вспоминать.

Потом мы услышали, как взрослые тихо переговариваются в гостиной, и постарались не шуметь, чтобы все расслышать. А они-то этого как раз и не хотели. Мне стало страшно, что они обсуждают, как бы вернуть меня к папе, так что я прошла и встала в дверном проеме между кухней и гостиной.

— О чем вы говорите? — спросила я. Все повернулись ко мне, но никто не ответил. Я чувствовала дыхание Томаса на своей спине. — Теперь я живу тут, — напомнила я, и никто мне не возразил.

Через несколько секунду заговорила Тэна:

— Томас, думаю, мне стоит отвезти тебя домой.

— Почему? — спросил он.

— У тебя мама наверняка волнуется.

— Я не хочу уезжать, — заявил он, и больше никто на эту тему не распространялся.

Все выглядели уставшими и напуганными. Папа больше не прятал лицо в руках. Он отвернулся от меня и уставился в выключенный телевизор. Мелина откинулась на спинку дивана. Гил уже не стоял прямо перед дверью, но держался поблизости, словно вратарь, поджидающий мяч.

— И что теперь будет? — задал вопрос Томас.

Я думала, что сейчас папа заорет и велит ему заткнуться, но он только сказал:

— Нам придется вызвать полицию.

— Зачем? — спросила я, боясь, что мне придется рассказывать все снова людям, которых я даже не знаю.

— Затем, — ответил папа, поворачиваясь ко мне. — То, что сделал этот сукин сын, — противозаконно.

— Но я больше не хочу об этом говорить! — взмолилась я.

— Придется.

Тут Гил сказал ему что-то по-арабски. Голос у него был гораздо громче и строже, чем в тот раз, когда папа говорил гадости про Мелину. Папа окаменел, но в ответ ничего не сказал. Я знала, что Гил меня защищает, и ужасно пожалела, что не понимаю ни слова по-арабски.

Мелина вздохнула:

— Вы правы, Рифат. Нам придется сообщить полиции.

— Нет! — возразила я.

— Я буду рядом, — пообещала Мелина. — Все время.

Я открыла рот, чтобы крикнуть “нет” еще раз, но папа меня опередил.

— Мелина будет рядом, — успокаивающе сказал он, и я замолкла. Мне не хотелось разрушать возникшую между ними симпатию.

— Позвоним им сейчас? — спросил Гил.

Никто не ответил.

— Или подождем до завтра? — предложил он.

— Не знаю, — пробормотал папа. — Я не в состоянии думать.

— Давайте тогда отложим это до завтра, — заключила Тэна.

Из кухни донесся запах кофе, который, судя по всему, начал выкипать. Странно, что плохое может произойти с человеком, когда вокруг так чудесно пахнет.

— Кофе готов, — отметил Томас.

Все его проигнорировали.

Он пожал плечами и отправился на кухню. Я услышала, как он открывает шкаф и звякает чашками и блюдцами, потом вытаскивает приборы.

— Джасира, помоги мне тут! — крикнул он через пару минут, и вдвоем мы принесли кофе. Мы поставили на столик чашки с кофе, сахар и молоко, но к ним так никто и не прикоснулся. Томас сбегал на кухню и принес оттуда пахлаву. Он снял фольгу, и теперь пахлава красовалась посреди стола, слоеное тесто было поделено на