в некий «коллектив» (отсюда – «коллегирование» как результат). Этот анализ приводит автора ФА к следующим рабочим дефинициям, которые опираются на определения, имевшиеся ещё у Б. Больцано. А именно: отношения, которые составляются именно из отношений, называются «составными», сложными (zusammengesezte), отношения же, к коим это не относится, именуются «простыми» (einfache) (7120–23). А отсюда – новые шаги в гуссерлевском анализе (не забудем: анализе генезиса понятий типа множество как совокупность «Inbegriff»).

В последующем тексте III главы ФА Гуссерль набрасывает (правда, не развёртывает) свое понимание ряда вопросов, так или иначе требующих, по его мнению, уточнения характеристик.

Прежде всего Гуссерль зарисовывает своего рода путь восхождения сознания от «первичных целостностей представления» (primären Vorstellungsganzen) к наиболее обширным, поистине всеобъемлющим целостностям только благодаря рефлексии на психический акт, благодаря коему и возникает совокупность (Inbegriff) (747–13). Заметим: обыкновенно интерпретаторы оценивают подобные пассажи в ФА как чисто психологические, более того, как дань психологизму, которым-де проникнута ФА. Думаю, оценки такого рода неверны. Ибо что же подобные пассажи действительно открывают нам в способах анализа Гуссерля? Во-первых, то, что происходит обращение к «психическим актам», во-вторых, что идут ссылки на (науку) психологию (вкупе с философией), в-третьих, что фигурируют слова «интерес», «подмечание» и т. д. Уже такие вкрапления считались – под влиянием Фреге и других авторов – незаконными, запретными. Но если их ещё можно было рассматривать именно так, то лишь применительно к особым научным дисциплинам, их специальным областям, конкретным научным задачам (это, скажем логика, математическая логика и запрет на претензии их обоснования со стороны психологии). Но ведь в данном контексте ни о чем подобном нет и речи: в разбираемом разделе ФА ставятся совсем другие цели, появляются иные интересы, исследовательские задачи (в отдельных главах труда – довольно специальные). Отчего «философию арифметики» надо подозревать во всех смертных грехах, если и когда её теоретики формулируют свои цели, притом в разных главах – специфицированные? А уж если сопоставить ранние гуссерлевские формулировки с будущими определениями специфики феноменологии, обнаруживается, как уже неоднократно говорилось и требует повторения в новой связи, нечто удивительное и по-своему показательное: позже Гуссерль тоже введет, как вполне законные для феноменологического анализа, сходные слова и понятия. Это, говоря коротко, акты, процедуры сознания, соответствующие повороты внимания, рефлексия, созерцание, «подмечание» (Bemerken), операции объединения.

Гуссерль говорит и об известных житейских вещах. Например, люди употребляют слово «и» (und), причем весьма часто. Само по себе оно лишено значения. Но в случае, когда оно связывает два имени или более, как раз и имеет место «коллективное объединение» упоминаемых сединств. «То обстоятельство, что языки народов не располагают никакими самостоятельными именами (названиями) для коллективных объединений, нельзя считать каким-то чудом; лишь в виде исключения на это бывает направлен научный интерес. Постоянные цели мышления и речения как раз и требуют только языкового фиксирования того обстоятельства, что данные содержания бывают соединены коллективистским образом и что это обеспечивает нашим языкам полностью подходящую конъюнкции “U”» (от «Und», «и» в русском переводе. – Н. М.) (7535–39–761–4) – так Гуссерль заканчивает эту краткую и важную главу. В сноске он добавляет: Дж. Локк (в «Опыте», кн. II, гл. XI) обсуждает деятельность коллигирования, употребляя термин «compounding» (от слова «compound» – составной, сложный), причем Локк обращает внимание на роль «compaunding» в образовании такого единства, как число, хотя ещё не раскрывает роль такой деятельности «при абстрагировании этого понятия» (76, сноска).

Итак, в III главе ФА Гуссерль как бы поставил читателя перед своего рода исследовательской интригой. Ведь усилия ряда великих (Лейбниц, Кант) или известных, выдающихся авторов, направленные на разгадку происхождения числовых понятий, оказались – по мнению автора ФА – в конечном счете бесплодными.

А ведь этими мыслителями были рассмотрены как раз достаточно важные осваиваемые сознанием виды отношений – подобие, равенство, временны́е и пространственные отношения, отношения различия и тождества и т. п. Однако оказалось, что этим учениям об отношениях не суждено стать теми «китами, на которых мог бы покоиться синтез объектов, объединяемых в представлении о совокупности…» (6534–36).

«Какие возможности остались в нашем распоряжении?» – вопрошает Гуссерль (ФА, 6612).

Общий ответ автора ФА на напряженно звучащий вопрос состоит в следующем: «Нам ничего не остается, как подыскать для коллективного объединения новый класс отношений, который хорошо отделен от других классов» (665–7). Но Гуссерль должен был учесть: понятие отношений и классов отношений (Relationsklasse), которое он попутно вводил и раньше, требует прояснения, тем более что некоторые из традиционных теорий, в коих уже применялось это понятие, Гуссерль не приемлет. С полемики против реляционистских концепций начинается небольшой раздельчик III главы ФА «К теории отношений».

Правда, вводное рассуждение одного из сторонников «реляционной теории», Дж. Ст. Милля (оно было опубликовано как замечание к работе его отца, Джеймса Милля) сначала цитируется сочувственно: «Любые объекты, – пишет Дж. Ст. Милль, – все равно физические или ментальные, к чему-либо относятся, или состоят с какими-либо другими объектами в каком-либо отношении – в силу некоторого состояния сознания (state of consciousness), в которое они оба включены, [что имело бы место], даже если бы не было более сложного состояния сознания, нежели совместная мысль об этих двух объектах. И они относятся друг к другу многими самыми различными способами, иными словами, они находятся друг с другом во многих различаемых отношениях, причем существуют специфические, отличающиеся друг от друга состояния сознания, в которых оба объекта составляют их части».[185] Оговорив, что он в принципе согласен с таким определением и что «state of mind» (или «state of consciousness») следует здесь понимать как «психический акт”, Гуссерль всё-таки сетует на неясность терминологии и снова спрашивает: «Что же надо понимать под “отношением” (Relation)?» (677–8).

Мне кажется, что и гуссерлевский способ прояснения понятия «отношений» вовсе не ведет к какой-либо четкости в определении этого понятия. Ибо Гуссерль предлагает осмысливать требующее более точного определения понятие отношения в связке с другим понятием, в то время тоже весьма далеким от ясности. Это другое понятие – «феномен», что нас вряд ли удивит после ранее сказанного о внимании и раннего Гуссерля к теме феномена. Дополнительная сложность состоит в том, что при расшифровке понятия феномена Гуссерль, с одной стороны, опирается на работы Брентано,[186] а с другой стороны (о чем уже упоминалось), не может скрыть своего критического отношения к брентановскому различению «физических» и «психических» феноменов. (Подробнее об этой теме – позже.) Сказанное требует от читателя напряженного внимания и интереса к тончайшим моментам и аспектам анализа и критики. Гуссерль, кроме того, предпочитает здесь двигаться окольным путем – не