Вести в таких гигантских сооружениях, как королевский дворец с его пышными декорациями и постоянными увеселениями, жизнь размеренную и хоть сколько-нибудь разумную непросто, для этого требуется железная самодисциплина и незаурядная душевная стойкость. Двор с его тысячами соблазнов, двор, где процветают алчность, обжорство, предательство и тайный порок, расставляет повсюду ловушки, и человек часто оказывается в нем подобно щепке в бурном океане.

«У всех у них, похоже, спрятан где-то внутри вечный двигатель», — писал о придворных Елизаветы один иноземный гость. Другой находил, что они настолько опьянели от алчности и какого-то наивного стремления ухватить всего побольше и сразу, что «выглядят, словно дети, охотно меняющие драгоценный камень на обыкновенное яблоко».

Беспокойная, постоянно мятущаяся, с нервами, натянутыми как струна, дворцовая публика легко увлекалась то одним, то другим, лишь бы не отстать от моды, особенно в одежде. Внешний вид — это самое главное, вот и неудивительно, что придворные все время старались перещеголять друг друга, поразить каким-нибудь необычайного кроя камзолом, туфлями, шляпой. Это была непрекращающаяся игра, постоянная гонка — как в политике.

Тон задавали мужчины. Панталоны да рейтузы, некогда короткие и достаточно плотные, ныне удлинились до колен и выпирали, словно набитые карманы; кружевные, с пуговицами из драгоценных камней камзолы тоже сделались длиннее и покрылись пышным орнаментом. Все это: камзолы, рейтузы, плащи, шляпы, а также десятки иных элементов одежды, без которых не позволял себе обойтись ни один придворный, — должно было составлять единый комплекс и гармонировать со всем остальным; потребные для этого десятки ярдов золотой парчи, белоснежного шелка и багрово-красного бархата нередко превосходили, и весьма сильно превосходили, возможности владельца.

А ведь это еще далеко не все: яркие шелковые чулки, подвязки с золотыми нитями или стеклярусом, туфли из мягкой кожи или бархата с украшениями в виде лент и кружева, богато изукрашенная шпага или кинжал в ножнах из расшитого бархата. Венчалось все это бархатной шляпой, нередко с длинными, фута в два, торчащими в разные стороны перьями на полях. Надушенные, «благоухающие, как дамасская роза», перчатки, свисающие кисточки и венецианское золото, красивый носовой платок в руках, кольца с бриллиантами и аметистами, тяжелые часы, амулет, быть может, медальон с локоном волос любимой — все это и многое другое, хоть и обременяло придворного, но наверняка возвышало его в собственных глазах.

Добавьте еще к этому серьги, тщательно завитые волосы, парики, нарумяненные щеки. Бриллиантовая либо жемчужная серьга в мочке уха как бы оттеняет безупречно уложенные локоны, то ли кокетливо укороченные, то ли, напротив, крупные, вьющиеся, как у юного пажа. Особый предмет гордости — усы и борода, чаще всего длинная, расчесанная либо заплетенная в косы, прихваченная внизу лентой. Только деревенщина позволяет себе не ухаживать за бородой, модники неукоснительно следят за тем, чтобы она подчеркивала либо даже меняла форму и выражение лица. Худые, удлиненные лица можно сделать крупными и внушительными, полные, напротив, узкими — был бы цирюльник хороший. Насмешники упражнялись в остротах по адресу «длинноносых», на щеках у которых добронамеренные цирюльники оставляли так много волос, что их доблестные клиенты «становились похожими на больших кур либо шипящих гусей».

Но просто ухоженной бороды мало, надо еще покрасить ее, да так, чтобы цвет подходил к естественному цвету кожи и сочетался с одеждой. От белизны в нордическом духе до огненно-рыжих красок Ирландии, от янтаря до каштана, а кроме того, совершенно немыслимые, но тем не менее явно по моде оттенки алого, оранжевого, желтого в крапинку — чего здесь только не увидишь.

Женщины поначалу отвыкали от мод, господствовавших при королеве Марии, не столь стремительно. Традиционные юбки с фижмами, нижние юбки, юбки верхние, платья — все это сохранилось, но лиф приобрел более жесткую форму (в ход пошли деревянные или металлические пластинки), рукава сделались теснее и прямее, завершаясь манжетами. Фижмы, которые и сами по себе могли держаться благодаря китовой кости или обручу, раздавались вширь все больше и больше, пока английский перевод не превзошел французский оригинал, а он, по специально принятому декрету, не мог превышать четырех футов в ширину.

В 1564 году для сотен вконец измучившихся прачек и служанок пробил час избавления — в Англию приехала госпожа Динген Ван- дерпласс и научила англичан, как надо крахмалить белье. Огромные плоеные воротники, вошедшие в моду некоторое время назад, что требовали ярдов и ярдов батиста, представляли собою к тому же весьма хрупкие сооружения, удерживавшиеся на весу при помощи сотен деревянных или костяных иголок. Девушки-служанки потом обливались, пока не поставят каждую на свое место. По сути дела, это были изделия одноразового использования — чтобы надеть воротник заново, надо было выстирать его, прогладить, сложить, развернуть, придать нужную форму и снова заняться иголками. Благодаря урокам госпожи Вандерпласс, которая научила не только использовать, но и готовить крахмал, нужда в этой утомительной и однообразной работе отпала.

Накрахмаленные воротники держались сами по себе (либо на проволочном остове); при бережном обращении надевать их можно было несколько раз. Впрочем, при всех усовершенствованиях изделие это оставалось достаточно хрупким. Следовало держаться подальше от стен, занавесок да и просто других дам с такими же воротниками, ибо малейшее соприкосновение могло оказаться губительным для накрахмаленного произведения портновского искусства. А о свечах, факелах, а также влажной погоде даже говорить не приходится. Судя по описаниям, под дождем эти штуки «надувались, как парус, и трепетали, как свивальники».

Чрезмерное внимание к одежде и украшениям вовсе не было случайностью при дворе Елизаветы, напротив, оно отражало в большой степени дух времени. Жадный интерес ко все более и более дорогим тканям, все более и более броским фасонам, стремление придворных как можно теснее затягивать себя в такие одежды, что стесняют походку и заставляют «комически» задирать голову, желание сооружать невообразимые прически, от которых у женщин болят виски, а мужчины в кресле у цирюльника исходят потом и чуть ли не в обморок падают, — все это были симптомы характерного для елизаветинского двора упадка, которому вскоре предстояло принять еще более острые формы.

«В то время, — пишет историк Кэмден, — вся Англия словно обезумела, гоняясь за новыми и новыми нарядами». Жажда выделиться, показать себя превратилась «в настоящую манию, и мужчины в своих новомодных, зачастую кричаще-безвкусных костюмах, сверкающих золотом и серебром, вышивкой и кружевами, казалось, впали в полное помрачение ума».

Эшем, непосредственный свидетель этого «помрачения», поразившего двор Елизаветы, подробно исследовал в журнале «Школьный учитель» связь между объемными панталонами, фантастическими камзолами и вызывающим поведением придворных. Эти последние в любой ситуации оказываются агрессивными, беззастенчивыми хвастунами. Людей, «при дворе неизвестных», они просто не замечают, либо смотрят на них сверху вниз, «всячески представляясь персонами исключительно важными». С теми же, кто воспитан получше, они обращаются «вызывающе», сопровождая речь воинственными восклицаниями и внушительной жестикуляцией. Они любят слушать самих себя, продолжает Эшем, и с особой охотой прибегают к вульгарному языку улицы. А больше всего им нравится независимо от собственных возможностей «нацепить какой-нибудь немыслимый камзол или необыкновенную шляпу», причем во что бы то ни стало первыми, пока мода не примелькалась, а с ней не насытилось и тщеславие.