том расспрашивать. Он сдержанно улыбнулся, поблагодарил меня, и, натянув капюшон на лицо пониже, простился с нами, да и ушёл, скрипя половицами и ступеньками. Мы ж с Сяодином переглянулись, и, дождавшись, когда всё стихнет, он спросил:

— Вы верите ему, Мэн-гэ?

— А ты?

— Я считаю его лжецом. И лжецом искусным.

— Я тоже. Но в чём, думаешь ты, он солгал?

— Во многом. Я думаю, что он сам был с ними заодно, а теперь испугался за свою шкуру оттого, что смекнул, как близко мы подобрались к разгадке, и решил предать своих пособников.

— Но ведь это означает, что сказанное им о другой гробнице — правда. Верно? — отозвался я после тяжкого вздоха, чем немало смутил и озадачил своего младшего товарища. Хмуря брови, тот некоторое время размышлял, а затем неуверенно проговорил:

— Как знать. Зачем-то ж он нам поведал об этом.

— Мы с тобой должны решить главное для себя — желал он лишь себе помочь, а нам навредить, или ж и нам помочь, и себя спасти?

— Кому он наверняка хочет навредить, так это вдове сяня Пао и его управляющему.

— Не бывает дыма без огня. Не проверить ли нам для начала то, что он сказал об их связи?

Сяодин улыбнулся и проговорил:

— Не многомудрый ли сянь Мэн накануне отклонил моё предложение, сказав, что так мы раскроем себя и подвергнем опасности других?

— Какой же ты наглец, сяо-Байху. Что же ты предлагаешь? Ждать возвращения мастера Ванцзу, дабы он за нас принял это важное решение? Сам бы я так и поступил, кабы…

— Кабы не новые жертвы, — поникнув, кивнул Сяодин. — Подлец прав. Каждый день нашего промедления может стоить кому-то жизни.

— Думается мне, он неслучайно нам об этом напомнил, а жаждал поторопить. Но ведь там наверняка таится опасность. Ежли мы погибнем, это никому не поможет.

— Стало быть, мы станем ждать?

— Я не знаю, как поступить. Что сам ты думаешь?

— Я не могу ничего решать. Ведь из нас двоих вы старше, и это ваш город. Каждое новое утро может принести дурные и скорбные вести для вас, каждая ночь может унести жизнь кого-то, кто вам знаком иль даже дорог.

— Как бы ты поступил, окажись ты на моём месте? Ведь я не могу туда пойти один.

— Я не на вашем месте.

— И всё же?

— Ежли вы обо мне печетесь, то напрасно. Я бы, окажись в опасности мои соседи и близкие, рискнул бы, кабы риск этот сулил избавление от беды или хотя б приблизил его. Мы ведь…можем пойти днём?

— Можем, — кивнул я. — Но покамест пойдем-ка домой. Думается мне, я стал догадываться, чего опасался наш неприятный гость.

–

Остаток вечера провели мы, гадая, какие опасности могли подстерегать нас в загадочной гробнице, чего следует опасаться, и как защитить и спасти себя, коль мы с чем-либо из подобного столкнемся.

Увы, но неожиданный осведомитель лишь подтвердил наши прежние догадки о противниках. Где-то таились и цзянши, и тот колдун-яодао, что провел над ним обряд. И, верно, подлые лицемеры То Личи и вдова сяня Пао им и впрямь приходили на подмогу в их злодеяниях. Понятнее только не становилось, в чем подлинный резон у каждого.

Я невольно подумал вновь о словах младшего товарища — не пойти ль к городскому иню, не донести ли хотя бы на вдову и её управляющего? Пускай их возьмут под стражу и пытками вырвут из них все потребные нам признания. Ведь не было никаких сомнений в том, что хотя б проклятый цзянши схоронился где-то в городе, быть может, даже и в самом доме Пао он днем спит в своём гробу…

Эта мысль заставила брови мои сомкнуться, и думы длинной и пышной вереницею, будто кони императорской свиты, сопровождающей государя в пути, стали нестись одна за другою в моей голове. Волей-неволей я стал припоминать всё то, что я ведал о подобной нежити. Что-то тревожило меня в этой истории после всего услышанного.

Это верно, что цзянши обыкновенно появляются либо после обрядов нечестивых колдунов, либо из-за нарушений при погребении, и требуется для оживления умерших сто лет, и никак не меньше. Но ведь безымянной гробнице едва ль столько. И всё же, коль предположить, что именно погребенный в ней и обратился в чудовище, то в первое время без посторонней помощи он бы никак не обошелся.

Изничтожить едва народившегося подобного мертвеца совсем несложно. Достаточно показать ему собственное отражение в зеркале или ж пронзить персиковым колышком. А даже, ежли он поднимется, то поначалу передвигаться сумеет одними лишь прыжками, ибо все конечности его окоченели и остались недвижимы. И обыкновенно в прежние времена именно таких цзянши и встречали, и даосы без труда с ними расправлялись. Главное было вызнать имя, дабы провести обряд запечатывания и воспрепятствовать появлению е-лин, злого духа, способного вселиться в новое тело.

Однако из старых учительских свитков мне было ведомо, что, коль цзянши успеет каким-то образом напитаться ци, кровью и плотью живых, хотя бы пятерых, то относительная подвижность его телу возвратится. Ежели число его жертв дойдет до десяти, то в ночи он сумеет принимать облик обыкновенного живого человека, но днем всё ж не посмеет выйти из своего укрытия и должен возвращаться в свой гроб. Ежли ж количество его жертв достигнет двадцати, то цзянши сумеет и в пасмурные дни бодрствовать и поддерживать свой облик живого, и телу его вернется прежняя гибкость.

Когда он заберет ци тридцати человек, то сумеет менять облик, как пожелает, после сорока он сумеет наводить мороки, гасить дуновением огни и противостоять зеркалам, после пятидесяти станет способен убивать на расстоянии одного чи, создавать себе слугу-мертвеца и поддерживать его в течение одного часа; после получения ци шестидесяти жертв — уже сумеет держать подле себя одного слугу целый день или двоих, но всего час, а высасывать ци уж с одного бу.

Семьдесят жертв дадут ему недельную власть над одним, и всенощную над двумя, а то и тремя, а убивать позволят на расстоянии целого чжана. Ци восьмидесяти несчастных усилят власть цзянши над мертвыми, и он