гребень и вола. Хитростью иль как иначе, но он похитил посох и сумел снять магическое заграждение, и выпустил заточенную девушку на волю. Та радовалась свободе, а потом поглядела на освободителя так, что тому дурно сделалось, и спросила, желает ли он увидеть её истинный облик. Когда ж он согласился, решив, что без доверия и начинать это дело не стоило, то девушка упала наземь и обернулась огромной, в несколько джанов, зеленой змеей, кинулась на вола и пожрала его. Пораженный юноша едва успел отвернуться, дабы не видеть ужасной трапезы. Когда ж пришёл в себя, то перед ним вновь была его возлюбленная, испачканная кровью.

«Ты и теперь будешь меня любить и желаешь оставаться со мною до конца своих дней?» — спросила она. И юноша ответил ей — «Да», и оттого сердце её дрогнуло, и она призналась, что хотела убить и его, но теперь уж точно на это не решится, и останется с ним, ибо он доказал ей и свою любовь, и своё доверие, и свою преданность, и за то она сделает его богатым и счастливым, и наделит долгой жизнью.

После этого она омылась в ручье, оделась, по настоянию любимого изменила цвет своих волос на чёрный, а потом ушла в пещеру и вернулась с мешком, полным сокровищ. Посох они оставили у пещеры и, не сомневаясь в том, что даос станет их преследовать ради страшной мести, отправились к Шидаолу, где в одной из соседних деревень, заняли место на джонке и прибыли в Цзыцзин, да там и поселились.

Торговец купил большой дом, открыл лавку, накупил дорогих товаров и женился на любимой, которую все стали называть госпожой Люй Шэ, ибо так она сама представилась. Вместе они вели дела, дали жизнь нескольким детям и прожили в любви и согласии долгих семьдесят лет. О том, что было дальше, слухи также разнятся. Одни говорят, будто после смерти супруга, Люй Шэ удалилась в пещеры вокруг Цзыцзина и превратилась в духа-защитника города, другие — что так велико было её горе, что она умерла сразу после мужа, и их похоронили вместе, третьи ж утверждают, что она прожила ещё тридцать лет, но всё равно умерла и была с почестями погребена местными жрецами, догадавшимися о её сущности, в пещерной гробнице, спрятанной где-то в горах. Некоторые уверяли, что именно в окрестностях храма Кэн-вана, хоть другие это и оспаривали, называя таким местом Драконью Гору.

— С чего ты решил, что это может оказаться гробницей Люй Шэ? — спросил я, прервав слишком затянувшееся меж нами молчание.

— Просто подумалось. Ведь говорят же, что место это где-то близ храма Кэн-вана.

— Говорят и многое другое. Вдруг в действительности это гробница какого-нибудь знатного сановника времен Шанрэнфан?

— Всяко может быть, — гулко отозвался Сяодин, перешагнул через трещину и, помолчав, спросил: — А что, ежли она тогда не умерла, а погрузилась в долгий сон?

— И ты страшишься, что на нас нападет огромная зеленая змея?

Сяодин ничего не ответил, и некоторое время мы шли молча, и шаги наши отдавались эхом, а в воздухе стал ощущаться странный запах, походящий одновременно на тот, что исходит от ядреного рисового цзю, и на тот, что источают столетние яйца. Потом он пропал, и я, продолжая разматывать моток веревки, задумался невольно о том, как глубоко мы ушли под гору, не встретятся ли нам ловушки, и не грозит ли нам какая иная опасность. Я спросил Сяодина о горных водах, но тот лишь отмахнулся, заверяя меня, что подобного нам боятся незачем. Я ж всё равно против воли стал прислушиваться и вдруг с бешеным биением сердца остановился — вокруг раздавался едва различимый шёпот.

— Что стряслось, Мэн-гэ?

— Слышишь?

— Нет. А что ж я должен слышать?

— Шёпот. Повсюду.

Сяодин поглядел на меня с сомнением, прислушался, но ответил, что слышит какой-то треск, но едва ль он походит на шёпот, однако ж посоветовал мне достать шепотку порошка, отгоняющего духов, что я и поспешил сделать. Липкий страх проник в меня и не отпускал. Я продолжал вслушиваться во всё нарастающий шёпот, не особо примечая, что вновь появился тот резкий неприятный запах, и краем глаза стал замечать какие-то чёрные тени, скользящие по стенам, словно преследуя нас. Когда мне почудилось, что они превратились в густую блестящую массу, расползающуюся по стенам, я резко остановился и обернулся. Сяодин вновь меня окликнул и спросил, что приключилось. И я знать не знал, что ему ответить, ибо страх не пускал меня, но ничего опасного я не видел.

— Думается мне, Сяодин, что здесь таятся полчища обозленных духов и ждут, когда представится подходящий случай напасть на нас.

— Я подобного не чую, зато чую всё нарастающее зловоние, от которого уж голова начинает болеть. Мне вот думается, что впереди, в самой усыпальнице, нас ожидает что-то навроде того, на что наткнулись мы в безымянной гробнице. Вот и вся страшная тайна.

Мы переглянулись. Мне казалось, что мой младший товарищ тоже начал нервничать, но сдерживался и не показывал мне того. Всё ж мне удалось убедить его тоже достать и приготовить и порошок, и персиковый колышек. Я ж достал зеркало и полоску ткани с нанесенными на неё защитными заклятьями. Покуда мы всё это делали, я припомнил слова отца и мастера Ванцзу, и нерешительно предложил повернуть назад. Сяодин задумчиво поглядел вначале на меня, потом мне за спину и с кивком сказал: «Да, верно, идти-то недалеко. Вон уж и фрески на стенах появились. Ежли через сотню шагов не обнаружим ничего эдакого, повернем вспять».

Я оборотился и впрямь увидал фреску, о которой он говорил. Она явно была нанесена за много веков до нашего, и краски её потускнели. Мой младший товарищ долго вглядывался в изображение, и, наконец, сказал: «Говорю вам, Мэн-гэ. Это гробница Люй Шэ». Он указал мне на какую-то сцену, заверяя, что там изображена женщина с зелеными волосами и в зеленом одеянии, но я ничего подобного не разглядел. Не желая спорить, я лишь поторопил его, и мы зашагали дальше.

Мои тревога и ощущение неправильности и опасности происходящего всё усиливались, хотя Сяодин был прав — окромя зловония ничего подозрительного вокруг будто бы не было. Да и скверный запах вскоре поутих. Лишь эхо всё громче и