– Эта ванная только для руководства, – сказала она. – Девушки из флаконной пользуются туалетом в пристройке.

– Я здесь не работаю, – ответила я.

Она уставилась на меня. Конечно, я здесь работаю. Здесь все работают.

– Эта ванная только для руководства, – повторила она, выпрямляясь во весь свой немалый рост. – Вам запрещено выходить из пристройки.

Она ушла, прежде чем я успела ответить.

Я все еще не встретилась с родителями. Я обошла весь дом и нашла Дрю на диване. Он слушал какую-то женщину, объяснявшую ему, что аспирин ведет к бесплодию. Я схватила его за руку и потащила за собой, прокладывая путь среди незнакомых людей.

– Это действительно твой дом? – спросил он.

Маму я нашла в подвале. Мне показалось, что она просто прячется. Я познакомила ее с Дрю, и она тепло улыбнулась.

– Где папа? – спросила я.

Я боялась, что он болен и лежит в постели. Взрыв повредил его легкие, и теперь он был очень подвержен простудным заболеваниям.

– Забился куда-нибудь, – ответила мама, поднимая глаза к потолку.

Сверху слышался мерный топот.

Мама поднялась с нами в дом. Как только она показалась, несколько работниц кинулись к ней с вопросами от клиентов. Все хотели знать ее мнение: ее расспрашивали, как лечить ожоги, аритмию, недоношенных детей. Мама отмахнулась от всех и пошла с нами. По собственному дому она двигалась, как знаменитость в переполненном ресторане: старалась быть максимально незаметной и неузнанной.

Отцовский стол по размерам не уступал машине. А вокруг стола царил хаос. Отец разговаривал по телефону: трубку он зажал плечом, чтобы не раздражать свои больные руки.

– Врачи не вылечат вас от диабета, – слишком громко говорил он. – Но Бог может!

Я искоса посмотрела на Дрю. Он улыбался. Отец повесил трубку и повернулся к нам. Дрю он приветствовал широкой улыбкой. Он буквально излучал энергию, казалось, что бедлам, царивший в доме, питает его силы. Дрю сказал, что бизнес произвел на него глубокое впечатление. Мне показалось, что от этих слов отец подрос дюймов на шесть.

– На нас снизошло благословение, – ответил он. – Мы трудимся во славу Господа.

Телефон снова зазвонил. Не меньше трех работников отвечали на звонки, но трубку все же взял отец, словно ждал важного звонка. Никогда еще я не видела его таким живым.

– Сила Господа на земле! – прокричал он в трубку. – Наши масла – это и есть аптека Господня!

От шума в комнате кружилась голова, и я увела Дрю на гору. Мы прошлись по полям дикой полбы и углубились в сосновый лес у подножия горы. Осенние краски успокаивали. Мы гуляли несколько часов, любуясь тихой долиной. Домой мы вернулись ближе к вечеру, и Дрю уехал в Солт-Лейк-Сити.

Через французские двери я вошла в Часовню. Тишина меня поразила. Дом был пуст, все телефоны молчали, никто не работал. В центре комнаты сидела мама.

– Позвонили из больницы, – сказала она. – Бабушка умерла.

Отец потерял интерес к бизнесу. Стал подниматься все позже и позже и делал это только для того, чтобы сыпать оскорблениями и обвинениями. Орал на Шона из-за того, что дела на свалке шли не так хорошо, как могли бы. Учил маму управлять своими работниками. Рявкал на Одри, когда она пыталась приготовить ему обед, и ругался, что я печатаю слишком громко. Он буквально нарывался на ссору, чтобы наказать себя за смерть матери. А может быть, за ее жизнь, за тот конфликт между ними, который закончился только с ее смертью.

Дом медленно оживал. Телефоны снова заработали, появились женщины, отвечающие на звонки. Отцовский стол пустовал. Отец целыми днями лежал в постели, уставившись в белый потолок. Я принесла ему ужин, как в детстве, и, как тогда, снова не поняла, заметил ли он мое присутствие.

Мама носилась по дому с энергией десятерых. Она смешивала микстуры и эфирные масла, давала указания работникам, занималась похоронами и готовила для всех двоюродных сестер и тетушек, которые совершенно неожиданно вспомнили о бабушке. Не снимая фартука, она носилась по дому с телефонными трубками в обеих руках, отвечая одновременно и клиенту, и дядюшке или другу, который звонил, чтобы выразить соболезнование. И все это время отец лежал в постели.

Отец выступил на похоронах. Он двадцать минут читал проповедь об Аврааме. Бабушку упомянул дважды. Посторонним могло показаться, что смерть матери его не коснулась, но мы понимали его лучше. Мы видели, что он буквально раздавлен.

Когда мы вернулись домой со службы, отец сразу же начал ругаться, что обед еще не готов. Мама начала накрывать на стол, жаркое в мультиварке было уже готово. После обеда отец начал ругаться из-за посуды, которую мама мгновенно перемыла. Потом его разозлили внуки, которые слишком шумно играли, и мама кинулась успокаивать их.

Вечером, когда в доме стало пусто и тихо, я сидела в гостиной и слушала, как родители спорят на кухне.

– Это меньшее, что ты можешь сделать, – говорила мама. – Напиши хотя бы благодарственные открытки! В конце концов, это была твоя мать!

– Это женская работа, – огрызался отец. – Никогда не слышал, чтобы мужчина писал открытки.

Он допустил большую ошибку. Вот уже десять лет мама была главным добытчиком в нашей семье. И параллельно она готовила еду, убиралась в доме, стирала. Я никогда не слышала от нее ни единой жалобы. До того вечера.

– Тогда ты должен выполнять мужскую работу, – раздраженно отрезала мама.

Вскоре они перешли на крик. Отец пытался усмирить маму, подчинить ее своему гневу – он всегда так поступал. Но его поведение раздражало ее все сильнее. В конце концов она бросила открытки на стол и сказала:

– Можешь написать их или не писать вовсе. Но если их не напишешь ты, этого не сделает никто.

С этими словами она ушла в подвал. Отец пошел за ней, и я еще час слушала их крики снизу. Я никогда ничего подобного не слышала – по крайней мере, никогда не слышала, чтобы кричала мама. Она всегда уступала.

На следующее утро я нашла отца в кухне. Он сыпал муку в какой-то клейстер, мне показалось, что это было тесто для оладий. Увидев меня, он бросил муку и сел к столу.

– Ты же женщина, верно? – сказал он. – Отлично! А это кухня!

Мы смотрели друг на друга, и я физически ощущала пропасть, которая простерлась между нами. Для него эти слова звучали совершенно естественно, мне же они были чужды.

Вряд ли мама заставила отца самому себе готовить завтрак. Я подумала, что она заболела, и спустилась вниз, чтобы проведать ее. Я только успела подойти к лестнице, как услышала ее: из ванной доносились горькие рыдания, заглушаемые ровным шумом фена. Я остановилась у дверей и стояла там больше минуты, парализованная страхом. Хочет ли она, чтобы я ушла? Может быть, лучше притвориться, что я ничего не слышала? Я ждала, что рыдания умолкнут, но они становились все более отчаянными.